Сны Персефоны

Устраиваюсь поудобнее в надежном кольце рук, прижимаюсь к горячему мужскому телу и смыкаю веки. Теперь страшные, но вещие сны не придут. Муж всегда закрывает надежнее любого щита. И всегда держит крепко, не отпустит, не отдаст никому. Даже тому чудовищу, что ворошится у меня внутри. Ему — особенно.

Я знаю…

***

…утро серое, как глаза Афины.

— Пасмурно, — говорит она.

— Осень… — пожимаю плечами. Смотрю на неё — подругу юности[2], вечно молодую мудрость и войну, чуть усталую и печальную. — Значит, отцу не скажешь?

В утреннем кафе пусто.

У барной стойки, уткнувшись в айфон, сидит юноша-бармен, рядом скучает, пытаясь заглянуть ему через плечо, ярко накрашенная официантка. Тихо гудят лампы дневного света. Слишком тусклые, чтобы разогнать полумрак, в котором тонконогими оленятами маячат столики и стулья.

— Нет, — говорит Афина и качает чашечку густого кофе тонкими, но сильными пальцами. — Мы не хотим свадьбу. Тей говорит, вечер только для самых близких…

Тей у неё мудрый и вещий, всегда был таким, за то Зевс его и недолюбливал.

А их союз уж точно не одобрит. Значит, свадьба рискует превратиться в побоище. Правильно, лучше вот так, тихо. Только близких… Интересно, кто они?

Она отвечает на незаданный вопрос:

— Позовём тебя с Аидом, Афродиту с Гефестом — без них никак, друг Тея же. Пару ребят-учёных из отдела ядерной физики.

— Смертных?

— Да, смертных, — она гордо вскидывает голову. — Ты что-то имеешь против?

— Я — нет, — заверяю искренне, — а вот Афродита будет кривить губы.

— Или строить им глазки, — невесело и немного устало улыбается Афина, — но я думаю, мы все вместе как-нибудь с этим справимся.

Хорошо, согласно киваю и вспоминаю ещё одну подругу юности:

— А Артемиду?

Афина отрицательно мотает головой:

— Она не простит. Я ведь предаю ваш обет.

В этом веке — сумасшедшем, вечно спешащем и вечно опаздывающем, веке мнимых свобод и неисполняемых правил — Артемида нашла себя. Здесь она активно возглавляла феминистские организации, проводила феминистские конференции и устраивала феминистские шествия.

Сумасшедший век, где женщины идут войной на мужчин, забывая, что между ними может быть только одна война — на ложе любви. Меня Артемида простила — более-менее. В конце концов, похищение, принуждение, ты не виновата. Афине будет сложнее. Даже то, что она давала пресловутый обет, чтобы сохранить верность своему единственному, станет слабым оправданием.

— Но ведь ей всё равно придётся сказать.

Афина устало соглашается:

— Конечно, придётся.