Колыбель

Шла молва, что у себя, в лесах и болотах, тонка ходили нагими и при случае оборачивались в зверей. Рыбаки набрали две бутыли драгоценной воды, и Улу Одноухий вконец выбился из сил. Он улегся прямо в грязь и быстро заснул. Во сне тонка скулил, сучил ногами — ну вылитый пес.

Гонат еще сумел отыскать смолу. Какое-то время устало искал протечки в днище, по бортам под кожаной обшивой лодки и паковал их. Дождь давно кончился, волнение на море стихло до мягкого плеска о борт, и когда Палящее Око выглянуло из-за туч, стало совсем невмоготу.

Со скорбной мыслью, что курога пропадет в угодьях Странника, Гонат провалился в сон.

Как будто через мгновение его что-то мелко затрясло. Чудовище из стылой пасти! Куда оно тащит его? К себе — на край мира, в клыкастую пасть, где небо переливается зеленым сиянием? В леденящий ад на расправу? Он задергался, перехватил чужую руку и сжал ее так, что Одноухий взвизгнул от боли. Гонат нащупал короткий моряцкий нож, спрятанный за пазухой, но все-таки полностью очнулся ото сна и расслышал цоканье тонка.

— Земля! Экий дуралей! Земля! — захлебывался Улу криком. — Там темное пятно. Я вижу его! Вижу! — он растопырил кривые пальцы, указывая куда-то вбок. Гонат попытался встать, но не рассчитал сил и рухнул обратно. У него онемела шея, затекли ноги, а также донельзя ныла спина. Опираясь на поломанный ящик для рыбы, он тяжело приподнялся и, кряхтя, сел на носовой настил. Волны лениво покачивали лодку, не замечая его потуги.

— Хотел бы напиться крови, давно бы напился, — укоризненно сказал Улу, старательно выговорив непривычную для него длинную фразу.

Гонат покумекал и не смог поспорить. Лишь сделал движение головой, будто извиняясь. Вряд ли тонка заметил его любезность, он возбужденно топтался на месте и переспрашивал:

— Неужели мы спасены? Так ведь, мастер-рыбак? Ведь так?

Нелепым прозвищем Гоната наградил Тургуд, силясь добавить дяде значительности.

Закончились добрые утренние часы, новый день перевалил через рождение Богини и оказался светлым — пригожим.

Тонка видели острее, однако Гонату тоже почудилось, что на горизонте маячила полоска черноты. Лихорадочно, с замершим сердцем он пошарил под бортом лодки, отыскал и рванул на себя весла, накрепко позабыв, что привязал их к основанию скамьи.

Пока отвязывал весла, укладывал их в уключины, искал и надевал промокшие насквозь рукавицы, Улу оповестил о летящей вдалеке чайке. Наконец лодка встала на весло, а Гонат погреб, пытаясь не замечать мучительную боль в теле.