Аокигахара

Помойся, остриги волосы и тогда уже приходи. В городе есть рёканы, там хватает купален.

– Мне не нужно в ваш храм, – я встретился взглядами с командиром охраны. – Я пришел к своей матери. Позовите ее, и мы поговорим здесь.

– К матери? – самурай нахмурился и покачал головой. – Если твоя мать служит в храме, ты опозоришь ее таким своим видом. Уходи и возвращайся, когда помоешься и острижешь волосы.

Он ведь мог меня не оскорблять, но, видимо, некоторых горбатых исправит только могила…

– Вот зачем ты нарываешься? – глядя в глаза самурая, со вздохом произнес я.

– Думаешь, твой бог оценит это высокомерие? Думаешь, ему не наплевать на то, как я выгляжу? Или ты считаешь, что у тебя две жизни? А эти бойцы за твоей спиной смогут чем-то тебе помочь?

– Да ты никак угрожаешь мне, щенок?! – криво усмехнувшись, прорычал командир охраны и рванул из ножен свой тати.

Я усмехнулся ему в ответ, и в этот момент мир утонул в серебристо-фиолетовой вспышке. Как тогда в астрале… Такой же искрящейся и такой же безумно красивой.

Землю под ногами тряхнуло, по ушам ударил грохот громового раската, и я почувствовал легкое покалывание у себя на щеке.

Повернул голову, улыбнулся и осторожно провел ладонью по шерстке искрящегося хорька, который непонятно как оказался на моем левом плече.

Он снова пришел, когда мне угрожала опасность…

Ошеломленный явлением спутника бога, командир охраны отшатнулся и неверяще выставил перед собой левую руку. Затем упал на колено и, низко склонив голову, пробасил:

– Прости, господин, я не знал…

Солдаты повторили жест командира, а у меня в голове раздался негромкий печальный голос:

– Пойдем, Таро, я отведу тебя к твоей матери.

Произнеся это, Райдзю спрыгнул на землю и, задрав хвост, пошел ко входу в храм. Я пожал плечами и двинулся следом: мимо коленопреклоненных солдат, в повисшей над площадью тишине.

Никто меня остановить не пытался. Монахи и прихожане при виде спутника бога бледнели и низко кланялись. Кто-то падал на колени, кто-то начинал громко молиться, а я шёл за Райдзю и пытался понять, почему в его голосе прозвучала печаль.

Что-то не так с матерью? Она меня не узнает? Не примет, когда увидит, что в тело ее сына подселили другого?

При этом меня не покидало чувство какой-то щемящей грусти.

Так бывает, когда ты возвращаешься домой после очередной командировки в пустую квартиру.

Мамы не стало в пятнадцатом, но здесь-то почему такое же чувство? Мы же сейчас идём к ней?

Гребаное раздвоение личности! Я ведь уже своё отгрустил.