Вне клана (Рейн 1)

По мне, так это имя звучало ничуть не хуже любого другого, но, судя по интонации человека, называться так не стоило.

Я попытался вспомнить, какие имена вообще существуют, но память подкинула только одно — того самого Сербена. Становиться тезкой этого неприятного человека я не хотел, но мне понравилось сочетание звуков в его имени.

— Рбен, — сказал я вслух. Нет, что-то было лишнее. — Рен. — А вот сейчас чего-то не хватало. — Рейн!

— Рейн? Ну, значит, будешь Рейном, — согласился человек.

Внутри дом состоял из одной большой комнаты, отведенной под владения писаря.

Вернее, писарей — их оказалось там двое. Или же они были архивистами? На мой взгляд, так комната весьма походила на походный архив: поставленные вдоль стен, второпях сколоченные шкафы с открытыми полками, на которых громоздились сотни бумажных папок.

Да, забавно, я не знал ни своего имени, ни ранга, ни клана, зато знал, как выглядит походный архив…

— Еще живчик! — возрадовался один из писарей-архивистов, увидев меня.

— Ну-ка, ну-ка. Что тут у нас? Померим, — и меня подтолкнули к расчерченной полосами доске, прибитой к стене вертикально.

— Вот ведь оглобля вымахала, а? — восхитился моим ростом разговорчивый писарь-архивист и велел второму: — Так, Умос, пиши. Рост ровно четыре акка* (*Сноска – 4 акка равны 190 сантиметрам). Телосложение стандартное таканское, на таком без лошади пахать можно. Не-не, про лошадь ты не пиши. Примерный возраст — лет восемнадцать-девятнадцать. Волосы темно-русые, глаза синие, нос прямой, ломанный по центру.

Я потрогал свой нос. Тот ощущался самым обычным. А как должны ощущаться ломанные носы?

— Карик, ты слепой? — у второго писаря-архивиста голос оказался простужено-ворчливым. — В каком месте у него нос ломанный? Это горбинка.

— Ну пиши тогда — прямой с горбинкой, — весело согласился первый.

Дверь открылась, внутрь заскочил подросток, молча кинул на край стола сверток и так же молча исчез за дверью.

— Твоя новая одежда, — пояснил мне разговорчивый писарь.

— Снимай свои лохмотья, кидай вон туда, в угол, их теперь только в печь. Сейчас запишем все твои особые приметы, оденешься и пойдешь к остальным живчикам. Вот надо же, трое суток с окончания битвы прошло, а вы все вылезаете и вылезаете.

— Особые приметы? — переспросил я, с некоторым сожалением бросая штаны и рубаху в указанный угол. Штаны ладно, они действительно были порядком изодраны, но рубаха вовсе не выглядела лохмотьями.