Первый рейс

Он плавно набирал высоту, винты по бокам крутились, придавая ему ускорение, пассажиры наверняка с ужасом и восхищением приникли к оконцам. Где-то там и Мальвинек с семьей – обязательно уже напевает что-то полубессвязное, про лавандовые поля, теплый климат и первый рейс.

Кухта почувствовал беспокойство. Словно он что-то забыл. Что-то не учел. Упустил из виду, и это было не просто важно – жизненно необходимо. И для Ойсы, и для него…

Раздался знакомый гул. Раз, раз – взмахи плотных, кожистых крыльев. Рычание, не глушимое крышей, превратилось в торжественный клекот, грозный и отдающий чугуном.

Над летным полем пронеслась серая хищная тень. И направилась к аэровозу.

Когда сигара, каким-то нелепым, детским манером оказавшаяся в небесах, надломилась посередине и начала валиться вниз, Кухта ощутил, что его словно не стало. Исчезли руки, ноги, широкая грудь и, к сожалению, уже широкий живот. Все будто пропало, стерлось из материального плана, оставив по себе лишь память. И боль, которая пришла на место господина Бонбейма Кухты, зародившись из виска.

А потом ощущение тела вернулось, и он наконец смог заорать. Истошно, надрывно, хрипло – как тогда, на войне, поднимая в атаку своих пехотинцев, застывших в траншеях под ливнем осколочной смерти. Он смог оторвать свой взгляд от вспыхнувшего на горизонте яркого, цвета драконьего пламени пятна – и обернулся в зал, полный людей в форме аэровозной компании и в гражданском. Он замахал руками в надежде показать им, объяснить, извергнуть на них свое отчаяние и ужас…

От него отодвинулись.

Правда, ненадолго. Кто-то попытался положить руку на плечо, увести от стекла, похлопать по спине. Он вырвался, толкнул, двинул локтем. Количество рук увеличилось, они брали вежливо, но решительно. Пришлось выхватить револьвер. Выстрел в потолок отпугнул, но не убедил. Надо было что-то делать. Надо было как-то вернуть себе вырванный, выломанный изнутри стержень, на котором держалась жизнь существа, когда-то называвшего себя Бонбеймом Кухтой. Только проблема заключалась в том, что стержень этот был изначально создан и размещен в некоем Ойсе Мальвинеке – и сейчас, отломившись навсегда, догорал в погребальном костре за пределами здравого смысла.

И только когда за спинами толпы замелькали стремительные, гибкие змеиные силуэты, он осознал, что от него требуется. Прицелился поверх голов, рявкнул, чтобы присели, уложил первую пулю промеж лобных чешуй, вторую, четвертую. А последнюю, приставив ствол к шраму на виске…

Кухта вдруг сморгнул.