Соседи

Зина трясущимися руками зажигала свечи перед зеркалом, слезы лились по лицу, смывая макияж, который она так старательно наносила и поправляла перед тем, как он ее увидит. Увидит и не оценит. Она должна была всегда выглядеть для него идеально, так сама решила и следовала этому правилу безукоризненно. Она знала все, что он любит, все, что ему нравится; подмечала едва заметные изменения в его настроении и действовала на опережение, угождая ему. И когда его — а такое случалось очень редко — взгляд мимолетно скользил по ее наряду, лицу, телу, она ликовала в душе, для нее это была огромная победа.

Но сейчас это все было неважно, и пусть тушь испачкает ее лицо, и пусть на платье остались следы грязи от того, что она спотыкалась и падала, и пусть на ее наряде были дыры от веток, которые хватали ее, когда она бежала. Сейчас Зина чувствовала, знала, что он в опасности, а она может не успеть. Она ненавидела себя за то, что именно в этот момент оставила его одного спящего и пошла собирать эти глупые травы, запах которых — она знала это — нравился ему. Нужно было сидеть перед ним, нужно было быть с ним, охранять его. А теперь он пропал. Она очень торопилась, слезы лились градом, но вот свечи зажжены, нужные слова сказаны, и как только гладь зеркала подернулась, Зинаида прыгнула внутрь. От бега ноги горели огнем, в груди грохотало, но все это было неважно, главным было только успеть, помочь, спасти, и неважно, если сама она при этом пострадает, главное — это он.

Добежав до выхода и прыгнув в него, Зина поняла, что было уже поздно. Она находилась в каком-то темном подвале, заваленном всяким хламом, среди которого и нашлось так нужное ей зеркало. Посередине стоял стол, а на нем лежал он, вернее, то, что от него осталось. На столе была кучка пепла в форме человека, в середине этой кучки были две лужицы уже застывшего металла. Над пеплом еще поднимался дымок — она не успела совсем чуть-чуть. Слезы катились градом. Она не успела совсем чуть-чуть… В груди сдавило так, что вдохнуть было невозможно. Зинаида была разбита, и от безнадежности она застонала, ее еле слышный стон становился все громче и громче, пока не превратился в крик. Ей было больно, больно так, что не хотелось жить.

В углу послышался шорох, и ведьма моментально среагировала. Ее взгляд уперся в волка, большого и раненого волка. «Он еще здесь», — пронеслось у нее в голове.