День Мертвых

Она взяла его за руку, прижалась к ней щекой и закрыла глаза, стараясь сдержать слезы. Не хочу, чтобы последнее, что он запомнит, была боль... Пусть запомнит меня.Его взгляд на какой-то момент пересекся с ее, он облизнул дрожащие губы, судорожно сглотнул...И все закончилось.

Несколько месяцев ее просто не существовало. Во сне и в реальности было слишком много боли, чтобы ее терпеть. Закрыв глаза и сжав руками голову, она уходила в какую-то бесконечную черноту, где не было ничего, вообще ничего, и там пыталась дышать...

Следствие быстро замяли, стрелявших не поймали. Томас иногда пытался рассказать ей что-то о следствии, о расспросах полиции, но она не реагировала, продолжая лежать с закрытыми глазами.Наконец однажды он рывком поднял ее с кровати и повернул лицом к себе. Она видела, как он вздрогнул. Не от шрама, протянувшегося от глаза к виску, не от ввалившихся щек и выпирающих скул. Что-то в ней умерло тогда, на земле, и теперь на Томаса смотрел живой мертвец.

Он сделал единственно правильное, что мог - не пытался заставить ее забыть все, что было. Он знал, что Он значил для нее, чем был. И хотя она молчала, никогда не вспоминая о произошедшем, никогда не заговаривая, Томас понимал, что мыслями она навсегда останется там, на земле, рядом с умирающим...

**Настороженно оглядываясь, на грани паники, она почти бежала вперед, и его имя уже готово было сорваться с ее губ. Глаза отчаянно шарили по сотням и сотням теней вокруг - ярких, громогласных и совершенно чужих. Кира прикусила губу, чтобы не издать ни звука - слишком сильно голос живых отличается от голосов мертвых - и вдруг ощутила резкую боль, словно в шрам снова вошла пуля.Он стоял чуть в стороне, у лавки с пряностями, брошенной на ночь владельцем, и смотрел прямо на нее. Все такой же - высокий, худой, черный, немного лохматый, похожий на ворона и волчонка одновременно... Только в свитере, на уровне легких, две дыры.Она кинулась к нему, не смотря под ноги, споткнулась и начала падать, но холодные руки подхватили ее и подняли. И снова запах табака и ветра, и мягкая шерсть свитера под щекой, и длинные холодные пальцы проводят по лицу, едва касаясь шрама, и черные глаза выискивают на лице что-то, что она не может сказать - не может, чтобы не услышали другие. А она только улыбается и старается не плакать, глядя на него, совсем не изменившегося, совершенно такого же, как всегда, как каждый день до той кошмарной ночи - только мертвого.