Голконда

Я понимал, что неразумно с ними бороться. Что я мог им доказать? Нет, я должен был доказать себе, что достоин света.

Я обратился туманом и убёг глубоко в леса, где люди меня не отыщут. Я старался не колдовать — колдовство тратило кровяную живицу*. Всю ночь я восполнял её, пострадало много зверей. Я выкопал для них могильник, инако сильный запах разложения вывел бы людей на мой след.

Я покинул те места и благодарил тана*, что первым делом он научил меня прятаться в земле — другие вурдалаки часами искали надёжное убежище, а я зараз уходил в землю, аки вода.

Чрез двадцать ночей я добрался до крепости Голконда. С искомой мне Голкондой её связывало токмо название.

Дневал близ крепости. Тогда же решил вести летопись о своих скитаниях.

До обращения я был — как ныне называют — ямщиком. Так и нашёл меня мой тан: то ли я перевозил ларь с дремавшим вурдалаком, то ли ночью заехал не туда — стало быть, он обратил меня да научил бытию вурдалачьему.

Бывал я в Карпатах и на Балканах, повидал Скандинавию. Путешествие моë тянулось трохи больше трёх кругов жизни*.

Я убил и обратил зело смертных и никогда не вопрошал об их судьбе.

Однажды я задумался: что верховодит нами? почто нам такая не-жизнь? почто мы кровожажны и полны ярости? Стал искать мудрецов нашего рода. Выведал о проклятии, что лежит на нас ярмом, выведал о Тëмном Отце и тринадцати родоначальниках всех вурдалаков. С той ночи на донышке моего мёртвого сердца остренькое, похожее на оставленное жало пчелы, точило сукровичную боль. Потомок убийцы и сам убийца — я хотел покончить с собой, но сие иже убийство.

Тогда я перестал охотиться на смертный люд, внуков божьих, но природа одолевала — чудовище внутри меня, проклятый дар Тëмного Отца, рвалось из темницы и чинило зверства.

Я убёг в глушь и кормился дикими животными, но не насыщался. Я открывался людям и просил кровь по-доброму, но они приходили с полымем и осиной. Я перебрался на Большой Дон и сделался цирюльником. Трудился днëм в подклëте, говорил, что так сподручнее. До поры люди верили.

Я сбирал их кровь пиявками, а пиявок съедал.

Так миновало шестнадцать лет, опосля лукавить я не смел — ехал в другое место. Ещë круг лет — снова уезжал. Так и бродил по всей Руси, глядел, как всё меняется: как города растут, как зверьки в лесах и степях вырождаются, как овощи заморские пестуют. Исподволь научился обходиться без человеческой крови.

Зверю так было не любо. Я пускал его на волю в полях. Молил Даждьбога хранить смертных дальше от моих клыков.