Тень Сухаревой башни

Это были настоящие гиганты, доложу я вам! Сколько беззаветного мужества в этих людях! Какие тяжелые и прекрасные судьбы! Каторга, ссылка… А ведь некоторые из них живы и поныне! Вот, о ком нужно писать романы! А вы… Боженьку вспомнили, Библию цитируете… На дворе тридцать четвёртый год! Двадцатого столетия, смею напомнить!

Неструганные доски шатко скрипели под ногами — пробираться пришлось сквозь самое чрево перекопанной площади.

Рождённая штурмом Зимнего, революция продолжалась здесь. Липкими пятнами мазута она растекалась по настилу, щерилась непрошенным гостям кусками арматуры, норовя, если не укусить, то хотя бы порвать штаны.

И товарищ Бакунин был к месту.

Пламенный её предтеча, он возвышался над кучами строительного мусора, держа на вытянутых руках собственную голову. Дескать, угощайся, любезный путник! Добро пожаловать к нашему столу! Правда, ложка не прилагалась — только пара венков от леспромхоза «Знаменский».

— Ты не прав, батоно, — задумчиво щурясь, Чермен рассматривал монумент, — если бога и нет, то его надо выдумать.

— Зачем, позвольте спросить?!

— Во имя революции.

— Во имя революции?! — Никита не верил своим ушам. — Поясните, если не сложно.

— Скажи, за что отдавали свои жизни народники? За что наши товарищи умирали в белогвардейских застенках?

— Разве это не очевидно?! За светлое будущее!

— Нет… — Чермен тяжело вздохнул, — будущее, это абстракция, никто не станет умирать за абстракцию.

Умирают, чтобы сделать себе имя.

— Вы, действительно, считаете стремление к славе единственным достойным мотивом?! — Никита изумлённо рассмеялся. — Вы думаете, что…

— Сделать имя и прославиться — это не одно и то же, батоно, — впервые Чермен по-настоящему оживился. — Сделать имя — это вписать его на скрижаль вечной жизни, встать вровень с богом. А сделать это можно только восстав против него, как те, кто строил башню в Вавилоне.

Не против царя и беев, не против попов и капиталистов — против самого бога! Башня — это символ такого восстания — символ нашей революции! А если бога нет, то что останется? За что умирать?! За оладьи?! Или за новую геометрию, — Чермен кивнул на памятник, — от которой даже лошади шарахаются?!

— Ну, знаете! — от возмущения Никита даже отвернулся.