Дом у перекрёстка

Дом у перекрёстка

Ира Ку

Рассказ первый. Печь

Старая часть города, сплошь застроенная низкими домами конца девятнадцатого века, нарядным платком улеглась на холмах высокого берега реки. Здешние тротуары давным-давно покрылись сетью трещин и лопнули под натиском мощных корней старинных тополей и лип.

Здесь зародился и обособился ото всего остального города, мир путаных адресов, перекошенных деревянных лестниц, дверей, покрытых такырами облупляющейся краски, печных труб всякого калибра, и крыш всех оттенков ржавчины, сочной палитры свежей краски, или ничем не прикрытой, сверкающей на солнце, жестяной наготы.

В нутро местных дворов манят витиеватые и узкие проулки, коронованные старинными арками, оставшимися от разобранных на кирпич флигелей. Стоит заглянуть в один из таких двориков, как тут же накатывает чувство, что ты без приглашения вторгся в чей-то дом. Жизнь, идущая своим чередом, безудержно выплёскивается через открытые кухонные форточки и двери подъездов вместе с бряцанием посуды и бормотанием телевизора, детскими голосами и велосипедными звонками, и оседает развешанным на верёвках бельём, решительно отмечая частную территорию.

Дом за номером двадцать стоял на пересечении сразу трёх улиц. Малая Слободская с разбегу ударялась в его угол и раскалывалась на левый Крутой переулок, уходивший с холма к реке, и правый Почтовый проезд, уже давно потерявший всякое присутствие одноименного казённого учреждения.

Даже для заповедного мира старой части города, дом этот был странным. В нём размещалось восемь квартир, хотя в домовой книге и по сей день их записано за числом девять. Пресловутая девятая квартира, упрямо числилась за домом, а нынешние жильцы беспечно пренебрегали поисками несуществующей жилплощади. Квартире этой даже был приписан собственный почтовый ящик, — выкрашенный многими слоями краски в цвет лестницы и стен, с кривой белой девяткой на жестяном мятом фасаде, висящий в одном ряду с такими же древними собратьями. Иногда в нём смутно белела корреспонденция, но чудесным образом, она каждый раз куда-то девалась. Жильцы грешили в том друг на друга, но спроси любого из них, и каждый отрицал бы свою причастность.

Другой странностью дома была нумерация квартир, в коей не просматривалось ни логики, ни закономерности. Так, на первом этаже были квартиры за номерами четыре, один, три и шесть. На втором — пять, восемь, два, девять и семь. Жильцы не придавали значения такой странности, чего нельзя сказать о всевозможных государственных службах.