Одним глазком

Я, лежа в объятиях Кащея, поворачиваю голову. Стоит она, бедная, дернуться не может.

— Отпустишь? — тихо спрашиваю я его.

— Нет, — отвечает он также тихо, и непонятно, про кого говорит, то ли про морок, что он Морану опутал, то ли про меня и себя, неожиданно жизнью и смертью связанных. — На роду мне написано в смертную деву влюбиться, — гладит он упрямые мои волосы, — вот только никак не думал, что это ты окажешься.

Вот почему так злилась Морана!

— Ты же ту девушку, Аленушку любишь! — выговорила я и сама испугалась сказанного — а вдруг это правда?

— Любил бы по-настоящему, сражался бы за нее, или просто рядом постоял, когда Марья Моревна на ее любимом жениться решила.

Что, Морана, любо тебе было за Иванушку-дурачка замуж выйти? — поднял он голову. — Отвечай! — хлестнул словами, как плетью, морока навьего добавив.

— Не любо, но проводником он был бы добрым. К тебе же народ бы и пошел! — блеснула глазами Морана.

— Не тебе судить! — сводит брови Кащей. — Всяк свой черед свою жизнь проживает, а уж если обрывать ее, то только чтобы от мук избавить, а не как ты — меж людьми ходить, раздоры да ссоры сеять, а потом ручки белые сложить и убийства ждать.

Правду говорит Кащей. Вспомнился мне один памятный вечер, когда дедушка — отец мамы моей — мучился, умирая, сам призывал к себе смерть. Я видела лишь черного ворона на окне, а потом — легкую улыбку на родном лице.

«Отмучился», — сказали про него. А может, муку ту снял кто? Уж не на себя ли взял?

— Третью невесту себе нашел, — смеётся Морана, да только невесёлый у нее смех выходит, горький.

— Смотри, отнимут!

— Уж не ты ли? — вновь поднимает голову Кащей, перестав меня разглядывать жадно.

— Не я. А скажи-ка, что же на Алёнушке не остановился?

— Мог бы, да только не беру я насильно ни жизнь чужую, ни судьбу, — тихо произнес Кащей.

Вот и правда, вот за что полюбила. Вытер он слезу с моей щеки и поднял, поставил рядом с собой.

— Не могу я тебя, Василиса, к себе позвать. Душу свою потеряешь, домой не воротишься.

Отвернулась от меня когда-то Аленушка не потому, что не любила, а потому что боялась.

— А я не боюсь!

Обласкала взглядом — серебристые волосы обнимает обруч с аметистами, широкие плечи укутаны в темно-синий плащ шелковый, все та же цепь, что навий мир держит, и кинжал с камнем огромным в навершии. И в глазах вся зелень мира и вечная синь неба.

— Никто меня у тебя не заберет! Ни даже Морана.

Слышу, смеется она.