Дед Егор

– А я-то думал…

– А ты што ж, надеялся его найтить на сеновале? Нешто я дурачок какой, спускать глаза с такой вещи? Ну и болван же ты, Кащеюшка!

– Так что, не отдашь?

– Не отдам. Прошлый наш разговор помнишь?

Кащей кивнул.

– Ну так вот, слово моё крепко, назад не возьму.

– Даже за все сокровища земные?

– Сам посуди, на что мне твои сокровища-то? Растворятся, сами тебя растворят, и не заметишь, как рабом злата да серебра, да каменьев драгоценных станешь. И сам к тебе в рабство попадешь. Пошто мне на старости лет такая радость? У меня вон – внучка растёт.

Кащей разволновался и, даже, начал подражать речи деда Егора.

– А жизнь, жизнь вечную, бесконечную, хочешь ли, старче? Молодость тебе дарую, снова сможешь по земле, как встарь, погулять, удаль молодецкую показать. С твоей-то силушкой, что тебе все цари земные?! Сам царём станешь, да не страны какой, а всего мира разом! Неужто не согласишься?

Дед рассмеялся.

– Эко ты, Кощеюшка, заговорил! Да только знаю я цену дарам твоим – за жизнь вечную и расплачиваться предстоит цельную вечность, а? Чего смолк-то? Не так разве?

Но Кащей по-прежнему молчал.

– Так тебе меч энтот нужен? – продолжил Егор. – А не зарвался ли ты в своих желаниях? Нет, что-то ты пакостное задумал, ой пакостное! Нешто изнова с батей ссориться собрался? А меня, значит, к себе в помощники вербуешь – знать, боишься, батю-то. Да ещё и на девку малую заглядываешься.

– Брось, старче, зачем мне с отцом родным ссориться-то? – притворно засмеялся Кащей.

Его глаза нехорошо покраснели, а улыбка стала походить на волчий оскал.

– Ну, нет так нет, понимаю. На нет, как говорит народ простой, и суда у нас нет. Спасибо за хлеб да соль, пора бы мне уже и честь знать.

Серафима увидела, что гость собирается уходить и подскочила к нему, отбросив меч. Полуденница ловко поймала оружие и вложила обратно в ножны.

– Дядя, дядя, не уходи! Я играть с тобой хочу! – заканючила княжна.

Кащей присел и улыбнулся самой очаровательной улыбкой, какой мог:

– Извини, Фимочка, дяде Кащею пора по своим взрослым делам.

Серафима чуть не заплакала и побежала к деду.

– Деда, деда, а давай дядю Кащея у нас оставим – он моим папой будет.

Сидевшего на корточках Кащея как молнией поразило. Его лицо исказилось внутренней мукой, будто вернулась старая боль, которую он старался забыть бессчетное количество лет.