Княжья воля

Их двоих, мне не без помощи вировской боярыни удалось уговорить ночевать на боярском подворье до возвращения Бура. Не бесплатно, само собой.

Выкатился я как свежий колобок на теремное крылечко. Встрепанный, расхристанный, зевающий. Потянувшись, с наслаждением расправил затекшие крылья, прищурился на ласковое солнышко, только-только намерился сбегать до отхожего места, как наткнулся пытливым взором на Рыкуя, втискивающим свою тушку в приоткрытую створку ворот. Помогал ему в этом занятии верный друг и сосед одноглазый Шепет, который эту самую створку за ним бережно и затворил, заложив на место толстый брус-заворину, что служил усадебным воротам надежным дополнительным засовом.

Фигуру мою статную на крыльце они, естественно, срисовали, но демонстративно не спешили докладывать старшему по званию как прошло ночное дежурство. Стоят и тихонько базарят о чем-то.

Эх, оборзели служивые. Злодейским образом уполовинили личный состав самой тяжелой предутренней смены, когда стражу сильнее всего клонит в сон. Дурная смена, по себе знаю.

Согласно биологическим часам большинства хомо сапиенсов, в промежуток с четырех до шести утра человеческому организму положено пускать ртом слюнявые пузыри и прокручивать мозгой последние сладкие сны перед новым трудовым днем. Сколько таких любителей поспать на посту с перерезанным горлом уснули навеки. В этот временной суточный интервал целые войны начинались. А у нас народу мало, у нас смены удлиненные. А эти в самоволки шастают. Нашли время.

В общем, начал я потихоньку звереть.

- Эй, Рыкуй, можно тебя на два слова?!

Шесть тридцать. Теремные холопы просыпаться начали, дверьми поскрипывать, утварью постукивать. Из загонов кто-то выпустил домашнюю птицу травку на дворе пощипать. Хлопоча пестрыми крылами, визгливо бормоча на ходу, с надутым парусом гребня мимо меня вслед за улепетывающей совсех ног пегой курицей пронесся петух.

Рыкуй приближался ко мне с рожей, перекошенной отнюдь не радостью новой встречи, но и виноватым выражение его физиономии я назвать бы не рискнул.

Вьющиеся волосы почетного дружинника сально блестели на солнце, при ходьбе он забавно отрабатывал лысой культей без кисти. Его пугающая незаконченностью увечная рука напоминала рычаг, толкающий колесо паровоза.

- Зачем звал, Стяр?

За два метра сивухой прет. Зенки красные, слезливые. Любой гаишник под протокол и лишение без базара.

- Докладывай как ночь прошла, - начальственным тоном молвил я, уперев руки в бока.

- У меня? - махом оживился однорукий.