Алхимик

Он пытается послать мысленный сигнал, тратя на это остатки своей выносливости, в последней и слепой надежде на то, что ворота распахнутся прежде, чем силы окончательно покинут его и он погрузится в забвение. И – чудо! С лёгким скрипом в петлях, створки начинаются торопливо отъезжать внутрь сада, описывая чёткий полукруг. Железные спасители, дающие опору, влекут бледную плоть за собой, но человек не падает, вопреки тяготению земли, хоть его руки уже не чувствуют ничего, пальцы безвольно скользят по прутьям.

Прежде чем он коснулся всем своим естеством твёрдой почвы, молодого аристократа подхватывают сильные руки, и он отдаётся им, словно незримым волнам, влекущим безвольное тело куда-то вдаль по течению.

Гостиная освещена яркими лампами. В столь поздний час никто даже не мыслил о покое – в доме кипел невыносимый шум. Шум страданий и яростных женских рыданий вкупе с ритмичными вздохами Теодора Камио – грузного дворянина, чьи ноздри широко раздувались при попытках втянуть воздух.

Он стремился насытиться им как можно сильнее, с каждым мерным подъёмом груди засосать в себя как можно больше живительного эфира, помогающего скрывать волнение и тихую злость, не в последнюю очередь на свою супругу.

– Ну что? Что? Ну где они? Почему так долго? – тонкий пронзительный визг отнюдь не разряжал обстановку. Наоборот – прерывистые фразы женщины, произносимые сквозь неудержимые всхлипы и содрогание, лишь больше раздували желваки на челе Теодора. Его жена – Аннабель Камио, обладательница самого тонкого женского голоса из всех, что когда-либо доводилось слышать главе семейства, сидела с понурым видом, еле сдерживая пылающий вулкан внутри себя, хотя внешне могло показаться, что вулкан не просто взрывается потоками магмы, а раскалён до предела в душном облаке пепла, заволакивающем любой проблеск небесного света.

Великий дом Камио, чьё монументальное поместье возвышается обелиском над Городом, стоя на самом его пике, зиждется, как гласит народная молва, на твёрдом и непрекословном слове самого Теодора, олицетворяющего силу не только для своего дома, неусыпно бдящего с холма, подобно строгой горгулье на готическом постаменте, но и для всего Города.

Имя Теодора звучало на всех светских мероприятиях, на всех почётных вывесках, на всех балах для аристократов и приёмах знатных господ, ну и, конечно, при любой беседе о вышестоящей власти и людях, удерживающих этот желанный трофей в рукавицах.