Казначей смерти

Казначей смерти

А. Фурман

Казначей смерти

Яростный харматан навевал беду. Он всегда приходил с севера, дикий и разнузданный, жаждущий плоти и крови, а за ним по земле, будто плащ, волочилась красная пыль. Харматан принимался плясать на костях, и полы плаща вздымались до самого неба, обагряя всё вокруг. Акамалу прижимался ко мне, шептал: «Земля убегает, мама, земля хочет покинуть нас», и я закрывала его глаза ладонями, пела, как пела мне моя мать, а ей её мать, взывая к духам пустыни.

— А-а-а-о-о-о-и-и… — харматан вторил мне.

Он забирал мою песню, швырял из стороны в сторону, а после уносил в дар большой воде.

«Земля убегает, мама». — Кожа Акамалу горела, обжигая мне руку, а губы были сухими, как красная глина.

— А-а-а-о-о-о-и-и… — харматан рвался прочь из моей груди. Но духи не слышали молитв в танце песка. Им не было дела до маленькой женщины, что согнулась над умирающим сыном.

Когда харматан убрался восвояси, и мир замер в той тишине, что бывает только после бури: красный туман рассеялся, небо снова обрело солнце, а земля силу — тело Акамалу уже остыло.

Мои глаза холодили слёзы, солёные, как океан, но не шли наружу. Руки ослабли, не в силах удержать жизнь и остатки тепла на иссушенных губах сына. Таким он напоминал сестру, Илле, — они разделили мои утробу, как разделили смерть. Илле ушла на зов предков четыре луны назад. Я не могла отдать им и Акамалу.

— Идём, Мена, похороним его на священной земле. — Шаман выглядел зловеще: чёрные провалы на месте глаз — он потерял их в уплату большого долга перед духами, и казалось, будто его лицо украшает лишь красный рот, почти лишённый зубов.

Рот, одновременно произносящий и пожирающий слова.

«Земля убегает, мама»

— Нет!

— Идём, Мена, — повторил шаман. Его рука — огромный паук, легла на моё плечо. — Племя уже уходит.

— Останься! — крикнула я. — Помоги мне!

Шаман сел рядом и приблизил лицо. Он оборвал тишину, и теперь я слышала, как собирается в путь племя, их тихие печальные голоса.

Они ждали смерть Акамалу вслед за смертью Илле и не были удивлены, но всё же скорбели, не вторгаясь в мою скорбь.

— Я знаю, чего ты хочешь. Так посмотри на меня — если я не вижу, то духи видят всё. Ты готова платить, Мена? Ты готова платить больше, чем заплатил я?

Шаман поднял веки, и в провалах его глаз мне пригрезились бесконечная ночь, искры костра и смутные образы моих детей. Я прижала к груди отяжелевшее пустое тело Акамалу и принялась качать, баюкая.