Незабвенный

Незабвенный

Expellearmus

Незабвенный

Он был похож на подростка – златокудрый сын Афродиты. Резкий, быстрый, непредсказуемый, невинный, аморальный. Он стрелял в спину.

…Стрела застряла под ребрами – но сначала Танатос услышал свист. Конечно, было уже поздно. Потом раздался жестокий заливистый смех. Удачно! Отчего бы теперь не посмеяться своей ловкости. Потом из-за своего плеча Танатос увидел стрелка.

Эрот выступил из-за камней: в одной руке небольшой лук из позолоченных рогов косули, другая поправляет колчан.

Дерзкое лицо, выражение любопытства.

…Которое постепенно сползло с него, как свет с холмов в момент затмения. Дело было не в мрачности пейзажа, и не в пепельном сумраке, окружившем жертву. Лицо Танатоса ничего не выражало. Как такое может быть? Ведь в нем стрела.

- Иди сюда, - Сказал через плечо Танатос, и его четкий профиль показался белым на фоне тьмы. Черные крылья медленно раскрылись и разошлись в стороны, так и не оторвавшись от земли. Тенатос сидел на обломке скалы, перед ним разливались свинцовые воды, линию горизонта гасила мгла.

– Не трусь, сопляк.

- Чего бы мне бояться? – гордо крикнул Эрот, становясь перед Танатосом. Однако тело его выражало не гордость, а обиду. Голова опущена, взгляд из подлобья, крылья уныло сложены, рука теребит подбородок.

Вблизи Танатос выглядел еще хуже, чем со спины. Седой налет на черной одежде, в складках которой почти не угадывалось тела, болезненная белизна жилистых рук и лица, жуткая печать вынужденной юности, от которой бросает в дрожь, если взглянуть без подготовки.

Но Эрот подготовился давно. И к этой безжизненной белизне, и к черным провалам глаз в окоеме теней, и к копне неприбранных волос, блестящих, как вороновы перья. От Танатоса исходили мощь и сладкий запах, словно дурман. Так же пахло его оружие – погасший факел. Факел, кажется, слегка дымился. Но, может быть, это была игра теней.

Эрот подготовился, потому что подстрелить существо, подобное Танатосу – это подлинный Триумф. Это значило бы, что Эрот не только полноценный бог, способный на подвиги, как прочие Олимпийцы.

Это значило бы, что ему подвластна сама смерть. А это и есть то, чего желает Афродита.

Но что-то пошло не так. Торчащая между крыл Танатоса стрела Эрота поблекла и словно истончилась. Оперение посинело.

- Передай своей матери, - гулко произнес Танатос, - чтобы оставила эту затею. Она, Олимпийка, либо глупа, либо тщеславна без меры.

- Моя мать!... – расхохотался Эрот.