Слуги

Это смиряло, а душа, его душа... Да черт с ней, - она не нравилась ему самому...

За неокрашенной рамой возились и чирикали воробьи, шумно играли дети, смеясь, перекрикиваясь на нескольких языках. Он понимал их всех, но не разумел смысла услышанного, ему казалось, что крики эти зовут его к себе, в старый, густо засаженный инжиром и виноградом двор; зовут играть, бегать, шалить.

К постели подошел старый солдат первой когорты двенадцатого римского легиона. Коротко взглянул на неподвижное тело и произнес:

- Я Луц Копола.

Потом с размаха, с силой, вонзил в его правый бок короткое, грубо обработанное копье. Уперся старой, с высокой шнуровкой, сандалией в живот Серафима и резко дернул древко копья на себя. Подгнившая калига не выдержала, лямки лопнули, и легионер, ругаясь, склонился, чтобы перевязать их.

Рана наполнилась зловонной жижей. Из сумрачного угла комнаты полыхнуло жаром, под простыню метнулась полупрозрачная тень. И принялась жадно лакать и всасывать пролившуюся темно-коричневую с блестками кровь.

Но Серафим только охнул и вытянулся на песке: теперь вокруг, в оловянно-свинцовой ночи, едва просматривалась одна бескрайняя пустыня.

Он перевернулся на живот и уткнулся лицом в песок. Невидимая, но воспринятая им, как слепящая, невероятной тяжести, колонна с грохотом прорвала темноту неба и адской силы ударом сотрясла землю где-то совсем рядом. Через секунду ударил второй огненный столб. Затем третий, четвертый... и все ближе, ближе. Серафим не испугался: он знал, он чувствовал, что это и есть его беззаботное спасение от страданий.

Он успокоился, инстинктивно вжался в землю и ждал.

После того, как последняя десница с грохотом вошла в землю в метре от его головы, все стихло. Человек лежал, ждал и совершенно не понимал назначения всего этого.

Начинало светать. Серафим обнаружил себя лежащим на невысоком холме под большим кедровым крестом. Кругом, насколько можно было видеть, валялись красно - белые камни, кое-где выходили наружу скальные породы.

Под чахлым кустом со сложенными листьями застыла ящерица, ожидая первых лучей солнца. Чуть в стороне белела большая кость, наполовину занесенная песком. Склонив голову набок, на кресте застыл рыжебородый иудей лет тридцати. С его головы, стянутой терновым венком, стекали струйки багряного пота. Кровь медленно капала из пробитых кистей рук, стекала по столбу с наскоро приколоченной полки, на которой, уже не упираясь в нее, покоились изуродованные ступни ног.