Верёвка

Человек может поставить свой парус и запрячь этот ветер. Человек может. Любой.

А он снова стал спорить. Он не понимал. Если Бог – Сила, как может сила желать, как может требовать? Как может «ветер» желать или требовать?

Чудак отвечал:

– Ветер желает того, чего хочет парус. Поставь правильно парус, и ветер тебя понесёт – туда, куда надо.

– Надо кому?

– Вам обоим, ставшим единым.

Он не понимал. Ничего он не понимал. Он заучивал их писание. Там ничего не говорилось ни про какой парус.

Откуда Чудак мог знать? Он не понимал. Но он чувствовал. Чувствовал сердцем. Чувствовал, что верит. Верит Чудаку. А не Писанию.

Одна ночь ему особо врезалась в память. Та ночь стала началом. Конец пахнет рыбой.

Та ночь пахла иначе. Терпкий воздух, высокие звезды, треск костра. Чудак сидел под смоковницей, спиною к костру, над ним горел факел, метая багровые тени, словно лапы чудовища, красного демона или ангела; но

Чудак не глядел, не интересовался, был весь поглощён: Чудак сидел на пне за сделанным Кифой столом для трапез и читал развёрнутый на весь стол свиток, не слыша его приближения.

Лишь когда его тень упала на свиток, разрубив красноту, Чудак обернулся.

– Что читаешь? - спросил он.

Чудак будто бы испугался, сгрёб рукою свой свиток к краю стола, но после вдруг одумался и показал:

– Вот, смотри.

Он не мог разглядеть при таком свете, он попросил:

– Если хочешь, читай мне.

Чудак пристально глянул ему в глаза, но, наверное, тоже не мог разглядеть, либо нечего было разглядывать, потому как с охотою повернулся обратно к столу и стал читать.

Вслух. Голос, мягкий и робкий, трепетал словно ночь, и в той ночи не было звёзд и костра, в той ночи уже витал запах рыбы, смутный, неясный – но он учуял.

"И возьму жезл Мой – благоволения и переломлю его, чтобы уничто­жить завет, который заключил Я со всеми народами. И он уничтожен будет в тот день, и тогда узнают бедныя из овец,ожидающие Меня, что это – слово Господа.

И скажу им: если угодно вам, то дайте Мне плату Мою; если же нет, – не давайте; и они отвесят в уплату Мне тридцать серебрен­ников. И сказал Мне Господь: брось их в церковное хранилище, – высокая цена, в какую они оценили Меня! И взял Я тридцать серебренников и бро­сил их в дом Господень для горшечника".

Он не забыл. Он всё выполнил точно. Тридцать сребреников.