Те, кто выжил

Мало, что сам дурак-дураком, особля когда выпьет, так и в жены такую же взял, из района приволок.

Николай остановил речь матери:

– Ты вот что, мам! Разговоры подобного рода прекрати! А лучше дай мне полотенце, пойду во двор, умоюсь!

Анастасия Петровна с оттенком обиды в голосе кивнула на окно, выходящее во внутренний двор небольшой усадьбы Горшковых:

– Полотенец на костыле висит, умывальник давеча до краев наполнила. Вот только почему ты так с матерью себя ведешь?

Надевая форменные брюки, Николай спросил:

– Как так, мать? Как всегда.

– Полностью высказаться ни о чем не дашь!

– Эх, мать, если я буду слушать все те сплетни, то мне увольняться придется, потому как времени на службу не останется. Вам же с отцом только дай волю, все ораторы в государстве могут отдыхать! Причем до конца дней своих! Так что меня байками не лечи, есть у тебя подруги, с ними и перетирай деревенские сплетни. Я во двор!

Прошмыгнув мимо матери, которая пыталась ответить на выпад сына, Николай вышел в сени. Оттуда услышал голос тетки Клавы:

– …А с утра, Степаныч, совсем озверел.

На жену Тоньку с вилами кинулся, это за то, что она к деду Спиридону за самогонкой не пошла, в меня табуретом запустил, еле увернулась. Пришлось со снохой из дома огородом уходить…

Участковый подумал: да, видать, на самом деле, не на шутку разошелся Митька. И с чего бы? Обычно с утра мокрой курицей по деревне шатается в поисках пойла на похмелку, а тут? Уж не чердак ли снесло от пьянки беспробудной? Если снесло, то придется бригаду медиков из Кантарска вызывать.

Ладно, разберемся.

Николай быстро умылся, потер щетину на лице, не мешало бы побриться, да времени нет.

Пройдя обратно в дом, надел поверх брюк рубашку с погонами, водрузил на голову фуражку, обулся. Подумав, достал из сейфа кобуру с пистолетом, пристегнув ее к поясному ремню, вместе с наручниками. Вышел на крыльцо, где к Стукачевой и отцу присоединилась мать.

Увидев участкового, все замолчали.

Николай кивнул утренней гостье:

– Здравствуй, теть Клав.

Какие проблемы?

Стукачева запричитала:

– Ой, Митька-изверг из дома собственного выгнал. И меня, мать родную, и жену, чтоб ей пусто было, тоже!

Горшков поинтересовался:

– А чего вдруг? Сколько помню, он утром никогда не буянил. Что на этот раз случилось? Да ты вставай, пойдем до хаты, по дороге и поговорим.

Тетка Клава, или Каркуша, как называли в Семенихе Клавдию Стукачеву за длинный язык, затараторила:

– Пойдем, Коля, пойдем, милок.