Вальпургиева ночь

Здесь, на Градчанах, студенты окрестили его Пингвином и провожали неудержимым хохотом всякий раз, когда ровно в полдень он усаживался у ворот замка в крытые дрожки, с которыми кучеру приходилось изрядно повозиться, приподнимая и вновь закрепляя верх экипажа, чтобы в нем могла поместиться почти двухметровая фигура Флюгбайля. Столь же канительная операция проделывалась через несколько минут пути, когда седоку предстояло ступить на тротуар перед дверями трактира «У Шнелля», где господин лейб-медик имел обыкновение поедать второй завтрак, рывками сгибаясь над столом и по-птичьи склевывая горячие куски.

– Кого ты имеешь в виду? – спросил барон Эльзенвангер. – Брока или гофрата?

– Разумеется, господина гофрата. Чем он занят весь день?

– Небось играет с детьми в Хотковых садах.

– С детями, – поправил Пингвин.

– Нет! Он-играется-с-детьми, – вмешалась графиня, раздельно и со значением отчеканив каждое слово домотканого немецкого языка градчанской аристократии.

Смущенные старики молчали.

В парке вновь залаял пес, вернее, теперь уже глухо взвыл. И тут же открылась темная, красного дерева дверь с живописным изображением пастушков и пастушек, и в комнату вошел гофрат Каспар фон Ширндинг, как обычно поспешая в урочный час сыграть в вист с гостями городского замка барона Эльзенвангера.

С быстротой горностая и не вымолвив ни слова, он подбежал к креслу, бросил на ковер свой цилиндр и церемонно поднес к губам руку графини.

– И что это он нынче так разошелся? – задумчиво пробормотал Пингвин.

– На сей раз он имеет в виду Брока, – пояснила графиня Заградка, рассеянно взглянув на Эльзенвангера.

– Господин гофрат просто упарился. Смотрите у меня, не простудитесь! – с озабоченным видом воскликнул барон и вдруг по-петушиному, но с фиоритурами оперного певца крикнул в сторону смежной комнаты, где, как по мановению волшебной палочки, тут же зажегся свет: – Божена! Божена! Бо-жена-а! Будь любезна, supperl?h![1 - Ужин (искаж. англ.).]

Все проследовали в столовую и сели за большой обеденный стол.

Только Пингвин, гордо выпрямившись, будто трость проглотил, прохаживался вдоль стен и восхищенно, словно впервые видя, разглядывал на гобеленах сцены поединка Давида и Голиафа и рукой знатока поглаживал роскошную гнутую мебель времен Марии-Терезии.

– А я был в низах, в Праге! – выпалил гофрат фон Ширндинг, прикладывая ко лбу аршинный носовой платок в красно-желтую крапинку. – И не преминул постричься.