Выстрел по солнцу. Часть вторая

Мысли скользили по глади сна, плоские, пустые, безликие, полностью освободив разум для чувств и ощущений, и Ленскому казалось, что он сам расплывается призрачными силуэтами, превращаясь в одно плавное, воздушное скольжение.

Но вот, где-то наверху открылись, наконец, невидимые шлюзы, пропуская действительность сквозь решето сознания, возвращая Ленского в мир разумного, и расплывчатые линии постепенно стали сменяться четкими контурами, преображая фантастические образы в привычный антураж его квартиры.

Дрема таяла, освобождая рассудок от планктона потустороннего, эйфория сна уступала место раскаянию и стыдливости, и, словно мальчишка, Ленский невольно ежился под своим пледом, застигнутый врасплох пристальным взглядом девушки.

В утреннем полумраке глаза Кэти казались волшебными кристаллами, полными боли и упрека, и, не в силах шелохнуться, спрятаться, отвести взгляд, Ленский едва не стонал, раздавленный тяжестью обрушившихся на него воспоминаний. Абдул-Гамид, Башаев, безумное пари – все вертелось у него перед глазами, непоправимостью, беспощадностью своей подлинности сводя с ума, ввергая в бездну отчаяния. И эта девушка! Господи, он выиграл ее в карты, снова, как когда-то, выиграл в карты! Поступок идиота, вызывающий, мягко говоря, недоумение, достойный, если не презрения, то, хотя бы, выразительного покручивания пальца у виска. Он вел себя, как пижон, как молокосос, дорвавшийся до всесилия и упивающийся собственной безнаказанностью. А эта погоня, эти объятья и поцелуи в темноте! Дешевый клоун! За одно только это он убил бы себя прямо сейчас, задушил бы без жалости и сожаления!

Невольно он прикрыл рукой глаза, едва сдержав страдальческий стон. Боже, как стыдно! И Бог с ним, с Князевым, пусть принимает какие угодно организационные решения и дисциплинарные меры, вплоть до ареста, до увольнения за непрофессиональность! Как быть с этой девушкой, тревожно и печально глядящей на него с высоты своего молчания? Он вырвал ее из привычной среды, из налаженной и обеспеченной жизни, бездумно увлек в сомнительное будущее. И, ведь, все – обратно уже ничего не вернешь, смерть Башаева отрезала любые пути к отступлению.

А как быть с Абдул-Гамидом, со всей паутиной отлаженных связей и контактов, паролей и легенд? Не закончится ли вся эта, в общем-то, заурядная, даже, можно сказать, банальная бытовуха политическим скандалом?

Ленский чувствовал, как отчаяние накрывает его удушающим жаром, парализуя волю, комкая мысли.