Поймать и приспособить! Полусказка

Иван растерялся:

– Десятого? Э-э… восемь дней назад?

– Да!

Иван поёрзал, припоминая:

– Ну… перед отбоем товарищам сказку рассказывал… про Змея Горыныча…

Все трое в ажитации подались вперед:

– Вот! С этого момента поподробнее!

– Что… сказку рассказывать? – осторожно уточнил Иван.

Генерал утвердительно взмахнул бровями.

И курсант начал:

– Пошел однажды мужик Емеля на Горелое болото, по клюкву. В том году клюква добрая уродилась, крупная, с лесной орех, да сладкая, как ананас заморский.

Известно, коли лето доброе, на вёдро щедрое, то и клюква родится сладкая, да спеет не враз, а помаленьку, волнами, как бы. Сходил, набрал короб, через неделю – опять сходил, ещё короб принёс. И каждый раз спелые, ягоды-то! Из той клюквы вся деревня мёд варила, да такой забористый: чарочку выпьешь – и сразу во чреве тепло, а в очах сияние. Торговали тем мёдом и на базаре, и к чугунке выносили для проезжающих. Хорошо расходился! А однажды заехал в деревню один генерал поохотиться, так мёд ему так понравился, что велел он бочку ему в Санкт-Петербург присылать кажный год. И двести рублёв вперёд заплатил! Ассигнациями, правда. Но это так, к слову. Да, о Емеле: он в то лето уж восьмой раз по клюкву ходил, тайком от деревенских, ибо знал ягодницу заветную, самую, слышь, во всей округе обильную. Далёко, правда, иттить, с рассвету до полудня. Идет он, значит, идёт, да вдруг с ясного неба (а поутру ни единой тучки не усматривалось!) ливень хлынул! И такой, слышь, сердитый, враз и армяк, и рубаха, и порты промокли, хоть выжми! Онучи тож… И спрятаться-то негде, посередь болота! И перемены сухой с собой нету. А Септембрий-месяц в наших краях хоть на солнышко и щедр, да не жарок: известное дело, Север! Начал Емеля замерзать. Ну, не так, конечно, как зимой в пургу кум его Пимен замерз в ледышку, аж звенел потом в гробу, когда на погост несли, но зуб на зуб не попадает. Обогреться бы, костёр разжечь, да одёжу высушить! Онучи тож… Выбрался мужик на местечко посуше, костер сложил – и давай кремнем да огнивом стучать! Да только трут у него отсырел. Бился, долго бился – не может костёр разжечь! И, как назло, ни одной березки кругом, чтобы бересты надрать да растрепушить меленько, новый трут исделать. А дело уж к вечеру, ещё час-другой – и ночь ляжет. Заплакал Емеля, жалко ему стало помирать студеною смертью.