Нелюбимая

Как будто они уже пара.

Но сегодня его рядом не было. Он стоял в другой части храма, ожидал своей очереди на Исповедь. Седой уже батюшка со смиренным лицом терпеливо выслушивал весь поток людской боли и согрешений, качал головой, внимая речам, оправданиям, прошениям, слёзным раскаяниям, и, накрывая голову пришедшего епитрахилью, крестил и благословлял. Всем нам из раза в раз дают шанс, и, кажется, так будет до бесконечности – согрешил, раскаялся, пришёл, исповедовался – и снова туда, в бурлящий поток житейских проблем.

Но никто из нас – ни стар, ни млад, – не знает, который раз станет последним. Ибо «о дне же том и часе никто не знает».

Исповедь закончилась, прошло и Причастие. Ника подошла к кресту, в последний раз взглянула на Колю, который подходил к каждой иконе и долго о чём-то просил. Может быть, о хорошей жене-помощнице? И не знает, что счастье рядом.

Перекрестилась и вышла. Вроде бы служба прошла, всё слава Богу, а на душе грустно. Опять расставаться с ним на неделю… Опять так и не познакомились.

На лавочке недалеко у входа в храм сидел отец Макарий – старенький сухонький монах. Кто-то говорил – старец. Ника точно не знала. Всегда здоровалась с ним, иногда вместе со всеми подходила под благословение. Вот и сейчас посмотрела на батюшку, поздоровалась. А он так по лавочке рядом с собой постучал, будто приглашал её присесть.

Ника замешкалась. Не показалось ли? Не будет ли дерзостью?

А батюшка улыбается – так светло, словно солнышко.

Решилась. Подошла ближе.

– Благословите, – прошептала чуть слышно.

– Погодка сегодня какая чудесная, – сказал отец Макарий, глядя на неё снизу вверх.

Было это как-то неудобно и непочтительно. Ника несмело присела рядом.

– Да, – только и сказала в ответ.

– А что ж тогда невесёлая такая? Грызёт, грызёт изнутри… – и опять улыбается.

Что грызёт? Грех какой нераскаянный? Или это он про любовь её неразделённую, незамеченную?

– В терпении вашем стяжите души ваша, – продолжал батюшка. – Поэтому не ослабевай, не унывай.

Всегда на первом плане имей пользу душевную свою о других, а потом уже необходимое телесное, удобства, спокойствие, и, пожалуй, временем утешение.

Что это значит, Ника поняла смутно. Загадками говорил батюшка. А то, что терпения и спокойствия у неё нет – это правда. Оттого и радости не видно.

– Батюшка, я так его люблю! А он меня не замечает, – ляпнула Ника, прежде чем подумала, как будто только этот человек в рясе и мог её понять в целом мире.