Мозамбик

Алешков хотел привстать, когда раздались раскаты автоматных очередей. Пули пролетали где-то сверху, скашивая ветки кустов.

– Где стреляют? Впереди? – пробовал угадать Ленивцев.

– Они видимо высадили десант, – предположил Алешков.

Бой длился около двух часов с долгими перерывами-передышками. Наконец, один повстанец скомандовал пленникам:

– Встаём, уходим! Быстро! Быстро!

Пленники собирались в одну точку. Алешкова, Ленивцева и Улыбина повстанцы не видели. Они находились в шагах пятидесяти от места сбора.

Повстанцы суетились и торопились. Пленников повели на север. Улыбин начал вставать, но Алешков надавил ему рукой на плечо и остановил.

– Стой, куда ты? Это наш шанс.

– Мы не можем бросить наших товарищей. Не переживай – нас всё равно спасут. Кто эти бандиты против регулярной армии?

И Улыбин встал, а за ним и Алешков с Ленивцевым. Они двинулись к остальным пленникам.

– Откуда такая уверенность я удивляюсь, – ворчал Алешков.

– А как без неё – без уверенности, без веры жить?

***

– Вера она есть или её нет.

Я и верю и всё – никакой агитацией меня проймёшь, – говорил дед Глеба Улыбина Мартын Никанорович.

Мартын был седым, сутулым, с длинной молочной бородой, словно какой-нибудь волхв или старец из иллюстрации книги по истории отечества. Он жил в сибирской деревне и был необычайно верующим человеком. В доме его сохранились иконы предков, которым Мартын честно молился и отвешивал поклоны. Единственно уцелевшая в округе церковь находилась в семи километрах от его деревни – расстояние терпимое для Сибири, но храм тот Глебов дед не жаловал.

Он где-то прослышал, что все священники находились на службе советской власти, контролируемые спецслужбами. Покумекав, вспомнив какие-то эпизоды общения с местным священником Мартын пришёл к выводу, что тот наверняка принял сторону власти, то бишь отца лжи. Как Мартыну удалось сохраниться в тяжёлые годы гонений на церковь и верующих одному богу ведомо. Быть может сам всевышний оберегал его от козней времени и злых людей.

Глеб же был убеждённым коммунистом ещё со школьной скамьи. Ему было неприятно, что его родной дед является таким упёртым мракобесом, но что с ним можно сделать? Не убивать же его за это. Душеспасительные беседы ни к чему не приводили. Порой Глебу хотелось ужалить деда побольней, когда он испытывал сильную душевную горечь от того, что ему не удавалось обратить деда в свою веру.

– А какой он бог? – с язвинкой в голосе и едва заметной ухмылочкой вопрошал Глеб.