Бесчеловечность

Усатый таксист встал с капота.

– Парень, ты сейчас ручку оторвешь. Куда спешишь? Все равно не успеешь.

– Что вы сказали?

Я просто обезумел от такого цинизма и отпустил злосчастную ручку его старой машины. «Я тебя сейчас убью, старый гондон!» – пронеслось в голове, и я уже повернулся в сторону капота, чтобы возвести промчавшуюся мысль в ранг приказа.

– Что слышал. Человек, который так бежит, уже опоздал, – пробубнил усатый, шаря левой рукой по карману в поисках ключа и почесывая усы правой. – Садись, – добавил он, и машина открылась.

И я сел. Минуту мы молчали. Таксист уверенно держал руль одной рукой, морщинистой, крепкой и сильной, было видно, что водитель он первоклассный, и что фраза про «не успеешь» – не столько цинизм, сколько опыт простого работяги, видавшего в течение жизни переплеты посложнее моего. От этой мысли сердце неистово забилось, а под ложечкой начало тянуть сильнее, чем во время ожидания итогов экзамена по предмету, к которому не готовился.

– Можете включить радио? Мне нужно послушать новости, – произнес я, вспомнив голос майора.

– Сейчас новостей нет, они раз в пятнадцать минут идут, – с видом знатока ответил таксист, доставая сигареты из нагрудного кармана фланелевой рубашки. У меня, кстати, была такая. – Курить будешь?

– Нет, у меня свои есть.

– Ну, так курить-то будешь, только сигарету возьмешь свою.

– Какая к черту разница?

– Э-э-э, большая, сынок, большая.

Мы закурили, и меня чуть не вырвало. Видимо, легкие оказались не готовы к таким нагрузкам: бег и сигареты – худшее испытание, которое можно устроить организму в течение пятнадцати минут.

Откашлявшись, я уставился в чуть открытое окно, наблюдая мрачную картину наступающего осеннего вечера: кое-где уже опали листья, после дождя асфальт превратился в темно-серую, почти черную, бездну, сковывающую город. Прибитая каплями пыль как будто очерчивала границы этой бездны, показывая, что не только у боли, любви и жизни есть они, но и у того, что порой кажется бесконечным. Смотря на дорогу, я как будто выпадал из жизни, забывал о ее существовании ровно так же, как она забывает о существовании человека, запертого в комнате без стен идеей, трагедией или стечением обстоятельств. Ничто не существует так непоколебимо, как осень, потому что она вечна, не в смысле, что она будет всегда, – нет, ей на смену придут снегопады, зной и черт знает что еще, но она обязательно вернется, когда уйдет, а мы нет.