Счастье в запретном

Ощутить, как под пальцем растекается нечто мягкое и теплое. А затем последует крик. Дверь уже не удастся закрыть.

Назгал так не поступил. Не хотел он калечить простака без нужды.

– Кто здесь? – спросил крестьянин.

Слова затерялись по пути в его густой бороде, всклокоченной из-за раннего пробуждения.

– Странник, идущий путем служения, – припомнил Назгал строчку из Книги.

В темноте его не разглядеть. Но голос такой отчетливый, такой плотный. Слова придавали форму говорящему. И почему-то успокаивали обезумевшее сердце хозяина дома.

Сгрудившиеся за его спиной семейные только мешали. Вооруженные лучинами они ослепляли.

– Видок у тебя, – сглотнув, сказал хозяин, – недобрый какой-то.

– Как бы ты выглядел, пройдя тысячу жизней?

– И то верно. Не убивай зверушек моих.

Назгал захлопнул дверцу клети. Этот звук заставил крестьян вздрогнуть и отпрянуть. Дверь прикрылась. Засов они не трогали. Назгал держал их за горло и не отпускал.

Голод обходил эти земли. Задерживался ненадолго.

Сезон или два. Двухлетние неурожаи остались на памяти дедов. Возвращения голода крестьяне опасались как лесного пожара. Страшились больше тех чудовищ, что могла выплюнуть ночь. С чудовищами можно договориться.

– Чего тебе, странник? – спросил хозяин. – Мы ж бедные люди. Ничего нет.

– Ошибаешься. Ты можешь накормить голодного. Соверши благое дело.

Дверь открылась. Чужака внутрь не пригласили. Кто же по доброй воле пустит домой чудовище.

– Так чего тебе надо?

– Мяса, – честно ответил Назгал.

 – Ваши твари мелкие. Не насытят меня.

– Откуда ж у нас мясо. Большой скотины не держим. За каждую голову потом полновесную монету сдавай. С козы двух козлят тащи. От овцы только копытца нам останутся. Чего ж нам держать тут? Сам видишь, хлев мал совсем.

Назгал пожал плечами. Объяснил, что даже самый нищий человек всегда что-то имеет. Пусть это будет тряпица, прикрывающая его чресла. Но скорее он владеет большим. Просто не признается.

Крича о собственной нищете, долгах, голоде, он всегда сыщет монетку для кабака.

И дети его поведут домой, чтобы бросить на лавку возле печи. Пусть печь холодная, так и рядом жена с детишками. Не замерзнут.

Честнее надо быть.

– Я слышу дыхание шестерых. И ты говоришь, что не богат?

– Так то ж детишки мои. Жена моя!

– И на что тебе столько детей? Сколь многих ты похоронил, а сколько еще похоронишь? Так отдай одного. Чего жалеть.

– Не могу! Это грех!

– Грех не накормить голодного.