Бладхаунд. Играя на инстинктах

Она даже не в состоянии закричать, позвать на помощь! Не потому что боится привлечь внимание Бладхаунда. Нет, она просто не может.

Просто не может. Ибо он сломил ее волю.

Лайфсейвер неуклюже семенит по пыльной дороге, обхватив себя тонкими белыми руками. В тусклом свете луны ее лицо кажется мерцающей маской призрака с черными провалами вместо глаз. Но Бладхаунд знает, что они у нее голубые. Светловолосая, красивая. Вес – килограммов шестьдесят, не больше. Держит себя в форме, возможно – бегает по утрам.

Но сейчас вымотана донельзя.

Свое единственное оружие – бурый от ржави кухонный нож, найденный в брошенном особняке – девчонка прячет под легкой вельветовой кофточкой, которая задубела от крови. Нет-нет, это не ее кровь! Просто дурочка пыталась спасти Доджера, когда душу этого самонадеянного неудачника поглощал призванный Эссенциал.

Бладхаунд не смотрел на девушку тогда. Не видел ее после, и сейчас не видит. Все, что он знает о Лайфсейвер, ему сказали запахи и звуки.

Он намеренно в последние двенадцать часов охотится с повязкой на глазах. Он не хочет раньше времени подключать свое сверхъестественное зрение, потому что тогда все будет быстро и неинтересно. Как с глупым Доджером.

Доджер. Так он прозвал Алекса. Верткий заносчивый живчик, лютый руфер и отъявленный паркурщик. Бладхаунд ставил на него – парень должен был отправиться в Храм Тайн последним. Что ж, ставка не сыграла! И ничего удивительного – охотник никогда не умел разбираться в людях.

Зато научился виртуозно выслеживать их. Как дичь.

Доджер умер на закате. Бладхаунд просто вышел к эскейперам поздороваться и Алекс первым сорвался с места, услышав Сумеречную Колыбельную раньше остальных. Но побежал он совсем не туда, куда следовало. Дурак вынес дверь сарая, намереваясь преодолеть строение насквозь и выпрыгнуть в окно. Вот только прямо под окном Бладхаунд поставил медвежий капкан, отхвативший парню ногу под самым коленом, и после этого Доджер уже совсем перестал оправдывать свое прозвище.

Зато его жалкие пронзительные стоны, казалось, слышали даже наворачивающиеся звезды!

И звезды смеялись, вторя переливчатому смеху Бладхаунда. О да, у него был действительно красивый голос – сильный плавный баритон, которым можно одинаково эффектно признаваться в любви и шептать прощальные слова, прежде чем иззубренный, но всегда идеально отточенный топор перерезает чье-то горло…

Лайфсейвер прошла прямо под ним.