Дорогая Эмми Блю

И чтобы мы побрели назад по пляжу, и Лукас, как всегда, показывал мне то самое место, где много лет назад нашёл мой воздушный шарик.

Он, конечно, целовал бы меня. В машине. Он бы остановился, медленно склонился ко мне и поцеловал бы, придерживая ладонью мой подбородок. Лукас поцеловал бы меня впервые за четырнадцать лет, и мы оба ощутили бы вкус мидий мариньер и мятных конфет, которые приносят на блюде вместе с чеком, и после стольких лет я наконец смогла бы выдохнуть. Потому что всё пережитое того стоило. Четырнадцать лет дружбы и шесть лет подавленного желания сказать, что я к нему чувствую, сегодня должны были привести к желанному финалу.

Вот чего я ждала. Не этого. Не того, что я буду сидеть, скорчившись в туалете, этим идеальным вечером, в нашем идеальном ресторане, на нашем идеальном пляже, после идеального ужина, который теперь, наполовину переваренный, смотрит на меня из унитаза, как бы символизируя полнейшую, мать её, катастрофу. Я ждала, что скажу да. Несколько минут назад я думала – слово вертелось на кончике языка, спина была прямой, в глазах сияли звёзды – что скажу да, и из самых лучших и преданных друзей мы наконец станем парой.

За день до того, как нам исполнится тридцать. Потому что какой ещё вопрос Лукас не мог задать мне по телефону?

Мне казалось, я сумела скрыть изумление, резко ударившее меня, как сильная пощёчина, и мучительную, тошнотворную боль, сжавшую желудок, пока мой мозг медленно впитывал его слова, как пирог впитывает приторный сироп. Наверное, я раскрыла рот и глупо уставилась на Лукаса, потому что его улыбка угасла, глаза сузились в щёлки – верный признак беспокойства.

– Эмми?

И я сказала именно это. Потому что, глядя на него через стол, не могла сказать ничего другого.

– Да.

– Да? – повторил он, приподняв светлые брови, расслабив широкие плечи.

– Да, – вновь сказала я, и прежде чем смогла выдавить ещё хоть слово, хлынули слёзы. И здесь, я должна сказать, я справилась мастерски. Потому что, с точки зрения Лукаса, это были слёзы не боли, не опустошения, не страха.

Это были счастливые слёзы. Слёзы радости и гордости за моего лучшего друга, решившего принять важное решение, слёзы умиления, оттого что я стала частью такого важного события. Вот почему он облегчённо улыбнулся. Вот почему встал со стула, обошёл круглый стол, на котором горели свечи, наклонился и обвил меня сильными руками.

– Ну ладно тебе, Эм, – смеясь, прошептал он мне в ухо. – Так-то уж не реви.