Дары ненависти

Просто теперь он точно знал, что есть кое-что пострашнее смерти. И чем скорее его голова отделится от тела, тем быстрее Джойана Янамари сделает первый шаг, тем быстрее кончатся страдания и безнадежность, а вечность станет на несколько минут короче и бездна менее глубокой.

– Ну? Скоро вы там? – сварливо буркнул Гарби, заметив, что палач мешкает.

– Сначала барабаны.

– А! Понятно.

По команде пристава барабанщики отбили короткую зловещую дробь, затем грохот резко смолк. Над площадью повисла немыслимая для такого скопления народа тишина.

Почти живая и осязаемая.

«Я верую. Я помню. Я никогда не…»

Палач отпустил веревку, лезвие, со свистом рассекая воздух, скатилось по направляющим желобам вниз, прервав мысли Лердена Гарби и саму его жизнь.

Звук удара об доски помоста стал сигналом, чтобы онемевшая на миг толпа яростно взревела от ужаса и восторга. Голова казненного злодея, весело подпрыгивая, откатилась в сторону и застыла. Мертвые серые глаза Лердена уже зрили будущее, такое, которое устрашило бы многих и многих, но губы его, безнадежно скованные смертью, остались безмолвны.

К сожалению или к счастью.

Часть ПЕРВАЯ

Джойана Алэйа Янамари

Рассвету не пришлось искать щель в тяжелых портьерах, он свободно ворвался в спальню сквозь незашторенное окно, как самый желанный гость. Щекотно тронул ресницы дремлющей женщины, заставив ее улыбнуться. Вот теперь каждый может заняться делом: хозяйка – повернуться на другой бок и снова заснуть, а рассвет – позволить себе укутаться в густой текучий туман и сырой ветер.

Апрель месяц на дворе все-таки. Снег сошел совсем недавно, и только кое-где на южных склонах начала пробиваться трава, а настоящую весну в Янамари еще пару недель ждать – пока сменится погода и прогреется земля.

Вот и подождем. А пока пусть мелко брызжет то ли дождик, то ли снежок, скрипят старые вязы и ветер треплет мокрые полотнища флагов. Под этот мерный шорох спится особенно сладко. А если еще под боком пристроится маленький мальчик, теплый-претеплый, то можно и до полудня глаз не разомкнуть.

– Идгард, тебе не стыдно? – шепнула Джона, целуя сына в светловолосый затылок. – Ты уже такой большой.

Ребенок что-то сонно и неразборчиво пробормотал в ответ, стиснув в горячем кулачке ее указательный палец. Ах, совенок, совенок, за что ж тебя ругать? За то, что дитя стосковалось в разлуке? Это ведь для взрослого месяц пролетает почти незаметно, а для пятилетнего малыша три долгие весенние недели – срок преизрядный.