Любовь Ильи Муромца

Владимир:

(приветливо)

Ну, что случилось? Что мы так суровы?

Кто нас обидел так, что гром гремит?

Анна:

(еле сдерживаясь)

Ты, муженек, набрал людей дворовых,

Которых ничего не извинит!

Я не пойму, за что мы их содержим?

Какого жрали хлеб они рожна?

Где враг, который якобы повержен?

И где моя любимая княжна?

Владимир:

(садится)

Добро, жена, я в чудном настроеньи,

Ты пользуешься этим мне во вред.

Я не пойму твоих речей значенья

И сути излагаемых мне бед.

Анна:

(руки в бока)

Забаву, нашу дочь и нашу гордость,

Сегодня Змей Горыныч уволок!

Ты должен проявить монаршью строгость

И покарать под самый потолок!

Владимир:

(удивленно)

Постой-постой, здесь надо разобраться,

Зачем, кого, куда, какой резон…

Анна(в ярости):

Ты что, не понял? Надо собираться,

Пока не затоптали весь газон!

Владимир(еще не веря):

Сегодня же не первое апреля,

Чтоб так шутить со мною сгоряча.

У нас же с ним есть пакт ненападенья,

Чтоб честь России так задеть с плеча!

Анна:

Я что-то не пойму: ты что расселся?

Под окнами волнуется народ.

Ты – князь Всея Руси, ты – Красно Солнце,

Так выйди, успокой их, идиот!

(подает одевающемуся мужу корону)

Надень корону что ли – вот позор-то! –

Да выйди к людям, просто покажись.

И неча на меня смотреть в упор-то…

(в сторону с досадой)

За что такая мне досталась жисть?

Владимир:

(надев корону и распаляясь)

Да я на всех сейчас найду управу

И всем врагам урок я преподам!

(размышляет)

Им просто предложить спасти Забаву

Иль объявить войну за милых дам?.

Картина 3.

Изба для дружины

За длинным столом в большой горнице сидит Илья Муромец, подперев голову рукой. Перед ним на столе большая ковшеобразная чаша вина. Больше никого нет.

Илья Муромец:

(тоскливо)

Бывало же, все шло вполне красиво:

Работы – море, денег – завались,

И на душе спокойно и счастливо;

А щас уже – три месяца не жисть!

И кто меня просил глядеть по окнам

В запретную доселе сторону?

Любую бабу в стог бы уволок я,

А хочется единственно княжну.

Сказать бы ей, что сердце как в пожаре,

Что на других не можется смотреть.

Но спьяну я, быть может, и в ударе,

По трезвости же – лучше умереть.