Золотая тьма

Ей это ни к чему, да и мнение её особо ничего не решит. Сама Анна чувствовала себя с Алексеем спокойно и комфортно, словно он был добрым старым другом, который всего лишь надолго уезжал куда-то за границу. О поцелуе на лестнице после рождественского ужина они договорились забыть.

– Не делайте так больше, Алексей Иванович…

Тогда офицер согласился с девушкой, хотя и этот лёгкий и медленный кивок головой дался ему тогда с большой неохотой.

– Да, Анна Михайловна, вы исключительно злопамятны, – граф улыбнулся.

 – Моя мать погибла при моём появлении на свет, даруя мне жизнь.

Анна задумалась на минутку. В привычно-уверенной ухмылке она отметила горечь, слабо скрываемую для девичьих глаз.

– Алексей Иванович…

– Вы спросите, как можно тосковать по тому, кого никогда не видел и не встречал?

– Не спрошу, Алексей Иванович, потому что причиню вам боль. Это по вашим глазам светло и ясно.

– А ежели я поклянусь вам не поддаться страданию? – граф остановился и повернулся к Анне.

– Не обманете? – девушка кокетливо вскинула бровь.

 – Тогда я выслушаю.

Алексей тяжело вздохнул, ёжась глубже в тяжёлый шарф.

– Знаете, дорогая Анна Михайловна, совершенно даже не видя человека ни минуты во всей жизни, можно понимать, насколько его сущность важна вам. Не ощутив ни разу присутствия, можно с горечью чувствовать его отсутствие. Душа человеческая – странное явление; она умеет любить и тосковать, дарить счастье и резать хуже остро-ржавого кортика. Вы, должно быть, станете надо мной смеяться, но я искренне верю, что каждый душе предназначена иная, и стоит лишь её однажды повстречать, пересечься одним лишь незримым касанием, и никогда больше эта связь не сможет оборваться.

– И для вас этой душой была мама? – в глазах Анны сверкнула ни то воодушевлённость, ни то слеза.

– Она не успела ей побывать, – Алексей опустошённо сжал челюсти.

Анна печально выдохнула холод белого пара. Слова Алексея затронули в ней самые хрупкие фарфоровые струны, звонко разбившиеся теперь.

Девушка беззвучно всхлипнула и часто заморгала, стараясь поскорее сбросить слёзы с ресниц и не потревожить графа. Но тот почти сразу заметил нежное смятение.

– Анна Михайловна, голубка моя, – он аккуратно провёл пальцами в перчатках по холодной девичьей щеке. – Не нужно плакать, у вас застынут ресницы, и я никогда не прощу себе вызванное неудобство.

Алексей растерянно улыбнулся чувствительности девушки. Теперь она казалась ему ещё более нежной и беззащитной.