Оливковое дерево

Наконец суровое лицо его дрогнуло, уголки узкого прямого рта потянулись вверх и ей даже показалось на миг, что впервые он улыбается.

– Зайтуна![4 - Оливковое дерево (араб.).] – громко нарек он свою дочь.

Глава 2. Голод

Шакир сидел возле окна, и яркий лунный свет озарял комнату, освещая его фигуру. Он сгорбился над кулечком и тихо напевал.

– Ай былбылым, вай былбылым[5 - Татарская и башкирская народная песня.], – мурлыкал себе под нос Шакир и кормил ребенка из пипетки козьим молоком. – Агыйделне? камышы…

На печи спала старуха, ее громкий храп, похожий на скрип открывающихся стальных ворот, эхом отдавался в избе.

Лиза сидела за печью и чуть дыша наблюдала за происходящим. Впервые она видела его таким. Одной рукой он заботливо придерживал кулек, а второй аккуратно по капле выдавливал молоко в рот младенцу. Вчера еще жестокий тиран, после рождения ребенка переменился и сделался заботливым отцом. Она боялась шевельнуться и спугнуть момент, точно это наваждение и любое неосторожное движение способно его развеять. Резкий глухой шум, похожий на бульканье в огромном котле, испугал Лизу, и она вздрогнула – это старуха задержала дыхание во сне, а затем попыталась вздохнуть и закашлялась.

– А, это ты, – прервал он свое пение, – поди сюда.

Лиза нехотя встала и подошла. «Проклятая старуха», – подумала она про себя.

– Смотри, как ест, – гордо вытянул он перед собой руку, в ней, маленький, словно котенок, лежал ребенок, причмокивая губами. – Зайтуна – моя доченька.

– Откуда ты знаешь, как заботиться о ребенке? – спросила Лиза, недоверчиво косясь на сверток.

– Тоже мне большая хитрость, – недовольно хмыкнул Шакир. – Думаешь, одним бабам дана такая наука? Была бы еда, а накормить несложно.

– Ты и других своих детей вскармливал? – поинтересовалась Лиза, знавшая о детях от первого брака.

– Нет! – он сердито одернул ее. – Хадижа сама. Это ее дети.

– Где ж так ловко с ребенком обходиться научился? – она попыталась лестью сменить гнев на милость.

– Сестренку мою, Зайтуну, кормил в младенчестве, – тут он горько вздохнул, и Лизе даже показалось, что хрустальная горошинка слезы прокатилась по сухой шершавой щеке.

– Разве не один ты у родителей?

– Я не всегда был один, – ответил он нехотя и надолго замолчал, тупо уставившись в никуда.

Лизе была знакома эта его манера: он мог часами сидеть в углу со стеклянными глазами и смотреть в пустоту. В такие минуты она старалась исчезнуть, замереть либо вовсе уйти по делам из дома.