Оливковое дерево

Не такой она себе представляла новую жизнь. В доме был земляной пол, из мебели – стол да лавка. Сквозь немытые окна едва пробивался свет. Жилую часть от кухни отделяла засаленная занавеска. На печи, утопая в грязной пуховой перине, восседала свекровь.

– Добралась? Проходи, теперь ты хозяйка. Мужа слушай, да меня не обижай, – проскрипела старуха.

Это были первые и последние добрые слова, адресованные Лизе. В будущем ее станут называть «тэре»[3 - Тэре – крест (тат. разг. руг.).]. И за возможность быть хозяйкой тоже придется побороться.

Хотя она хорошо знала язык, никто не собирался принимать ее за свою. Новый муж не сбежал, но заставлял спасаться бегством от него. Старуха, так рьяно желавшая их поженить, теперь сама нередко становилась причиной семейных скандалов.

Спокойнее стало, когда его посадили на полгода за мелкое хулиганство. Колхоз отстроил им новую избу, и на период отсутствия хозяина меж женщинами воцарилось временное перемирие. А из отчего дома тем временем шли недобрые вести. Братья избили Генку, сломали ему руку.

Оправившись, он покинул дом – уехал искать счастья на север.

***

– Анне! – пронзительный крик привел в себя Лизу. Она встала и осмотрелась. Словно утренний туман, развеялись воспоминания, голоса и лица растворились, осталась лишь тупая боль. По голове словно молотом ударили. И хорошо, пусть болит, уж лучше голова, чем сердце. И чего прошлое так незвано и некстати пожаловало к ней?

Какой беспорядок, сколько же она так пролежала? Нужно все здесь прибрать, пока он не вернулся.

И старуха – та еще ведьма! Уж она-то добавит масла в огонь. Ребенок! – оборвались вдруг рассуждения. – Где он, несчастная душа? Девочка. Маленькая, слишком маленькая, чтобы выжить. Надо бы завернуть ее. Поспешно сдергивая с себя платок, Лиза вдруг замерла. Что это? Неужели… Вот опять! Шевелится! Живая!

Боже, чудо – быть не может! Срочно: воду, греть, в тепло! Наспех обрезав пуповину и замотав ребенка в платки и шали, Лиза побежала за помощью, забыв напрочь про боль, беспорядок и страх.

Такая новость не заставила себя долго ждать – вмиг облетела деревню.

Он пришел, когда стемнело, старуха уже храпела на печи. Не говоря ни слова, не раздеваясь, он прошел вглубь избы. Нашел кряхтящий сверток, развернул небрежно и замер. Лизе было страшно: как-то нехорошо он смотрит – взгляд суровый, оценивающий, словно кутенка разглядывает, а не ребенка. Шла минута, другая, время медленно тянулось тонкой длинной нитью, словно из рук неумелой пряхи.