Один такой

Известная актриса Тата Татович спешила домой: во-первых, очень хотелось есть. Последний раз девушка только завтракала, поэтому и, во-вторых, очень хотелось есть, чтобы, так сказать, нагнать всё упущенное.

Не то что бы в театре Всемирной драмы имени Гамлета Гамлетовича Датского плохо кормили. Дело совсем не в этом, просто, понимаете, Тата действительно была известной актрисой. Прославившись в братской Европе, она вернулась домой в качестве приглашённой звезды. Не за горами спектакль, поставленный для, под и вокруг Татович.

Ну разве можно с таким грузом славы на плечах уминать вместе со всеми какие-нибудь там пирожки с капустой? Позволительно ли знаменитости эдакого масштаба на глазах у массовки впиваться белыми как жемчуг зубами в котлету из щуки? Вы сами всё понимаете!

Тата, чтобы хоть как-то заглушить негодования желудка, повторяла про себя текст своей героини. Каблучки резво отстукивали асфальтированные футы, подгоняя отстающую тень. Запутавшись в интонациях, Татович свернула в проулок Гелотологии и, зажмурившись, встала.

Нет, слова режиссёра никак не хотели идти на голодный ум. Ладно, нюансам суждено уточняться завтра, а сегодня….

– Что за ерунда? – изумилась Тата хрипящему фонарю.

Уличное светило поморгало несколько секунд и утащило свет в небытие.

– Провинция – такая провинция, – актриса покачала головой и, улыбнувшись своим мыслям, продолжила дорогу к домашнему холодильнику.

Там её ждут голубцы. В сметане! И заливное из телячьего языка.… Ах, как она там говорила? «Что за ерунда?»! Да, вот точно сим тоном она завтра выдаст эту реплику.

– Да что ты понимаешь в этой жизни?! – упрекнула Татович партнёра по сцене. – Что… что… Как там дальше?

Хрупкое плечо сжала крепкая ладонь.

– Что за ерунда? – выдала актриса, невольно обернувшись.

Вспышка. Яркий-яркий свет сожрал действительность. Возмущение сгорело дотла, застыло на губах крошками пепла. Бетонная стена вжалась в спину. Крепкая ладонь, отпустив хрупкое плечо, сжала лицо. Будто лист бумаги вымарали ненужными мыслями и теперь комкают, чтобы выбросить.

Локоть давил на грудь. Подол платья уползал наверх. Невыносимый свет поглощал всё, оставляя на сдачу дыхание. Горячее животное дыхание.

Воспалённые чувства накрыло плотной анестезирующей коркой. Мозг ещё силился что-то объяснить. Бесполезные попытки, словно тебе удалось трясущимися руками ухватить падающий стакан, но он всё равно выскользнул, обвалился осколками. Он был таким прочным, таким надёжным.