От земли до рая

А когда исчезнет необходимость оплачивать мою учебу в Стэнфорде, оборвется и последняя связывающая нас с Гейманами нить. Так хоть редкие счета напоминали ему обо мне. По крайней мере, мне нравилось думать, что иногда, глядя на них, Ян Львович вспоминал меня. Хотя, конечно, эти мысли были глупостью чистой воды. Гейман никогда не стал бы заниматься лично такими мелочами.

Теперь же меня ожидала совсем другая жизнь. Жизнь, в которой больше не будет яхт, Карибов, охраны и личных водителей. Все это мне перепадало с барского стола лишь потому, что мы с Сонькой, считай, как сестры были.

Вместе росли, вместе шалили, вместе взрослели и так далее. Но я никогда не забывала, кто она, а кто я. И это хорошо. Это уберегло меня от ненужных метаний и боли. Я четко понимала, что мы живем в двух разных мирах. Параллельных, не пересекающихся измерениях. Судьба и так была ко мне благосклонна. Немногим доводилось хоть краем глаза увидеть такую жизнь. А я имела возможность разглядеть ее во всех деталях. Вы хотя бы представляете, как это жутко интересно наблюдать, иногда даже общаться с людьми масштаба Геймана? Это – школа, которую не купить ни за какие деньги. Школа, которая мне дала, может быть, даже больше, чем Стэнфорд.

Но был в этом всем и один жирный минус. Я перестала воспринимать всерьез мужчин мельче. Ян Львович, наверняка сам того не желая, просто не оставил им шанса. Сколько раз я пыталась, поддаваясь уговорам Соньки, завести отношения? И сколько раз разочаровывалась – такими пресными и… никакими казались мне мои ухажеры.

– Ты останешься? – нарушил ход моих мыслей Сонькин звенящий голос. – Оставайся, а? Хоть на денек. Завтра сойдем в Новом Орлеане.

– А туда зачем? – лениво приоткрыл один глаз Гейман.

– Зачем-зачем! Ты как будто не знаешь! Лильке приспичило послушать джаз.

– Негритянское пение? – обнажил идеально белые зубы Ян Львович. И у меня дыхание замерло. То ли от улыбки этой голливудской. То ли от понимания того, что он… Он! помнит тот давнишний разговор со мной.

Сколько мне было, когда он состоялся? Семь? Восемь? Я выдавила улыбку. Он изогнул бровь. Будто подталкивая меня к тем словам, что я послушно произнесла дальше:

– А что, бывает другое?

Его словам. Которые он сказал мне, когда застукал меня, маленькую, роющуюся в его компакт-дисках. И точно так же, как тогда, мне снова стало неловко. Потому что это он оплачивал мой каприз поехать в Новый Орлеан послушать джаз.