Тень Наамах

Несколько новеньких купюр легли на столик посреди чайной посуды, прямо к ногам сандаловой богини. – Надеюсь, проблем, как с орденом Ленина, не возникнет?

– Не возникнет, не возникнет… – пробурчал Маревский, недобро косясь на дензнаки. Желание разглагольствовать у него пропало.

Проснулся Ваня. Сперва он удивлённо и тихо наблюдал за происходящим, но потом вдруг, кротко мяукнув, по-рысьи скакнул на чайный столик. Звякнула опрокинутая посуда, возле перевёрнутой сахарницы вырос маленький белый холмик. Владимир Петрович успел только ужаснуться тому, как непочтительная проворная лапа сбросила на пол его покупку.

– Ах ты…!

Но Наамах, к счастью, не пострадала, упав в густой, мягкий ворс ковра.

– Вот наглый кот! Маленький слащавый вурдалак!

Побыстрее упрятав запакованную в коробочку богиню в нутро спортивной сумки, Владимир Петрович распрощался с Маревским. Бесшумной торопливой тенью выскользнул он из квартиры антиквара навстречу свежести и темноте ночных улиц. Закрыв за ним дверь, Маревский с котом на руках подошёл к окну.

Он видел, как Владимир Петрович промелькнул через освещённый единственным фонарём двор, и сгинул в арке, уводящей к проспекту.

Отпустив Ваню охотится за ночной бабочкой-совкой, залетевшей в форточку Маревский достал из ящика письменного стола большую коричневую книгу. Упал в кресло и раскрыл том на странице с гравюрой, изображавшей только что проданную им статуэтку. Треск крыльев бабочки, доносившийся от настольной лампы, резко оборвался – Ваня закончил охоту.

Мутные, затёртые временем слова чужого, злобного языка, на котором разговаривала коричневая книга, зашептали Маревскому свои сонные тайны. Он неторопливо листал плотные страницы, напитанные лунным ядом, – колючие знаки, словно репейник, цеплялись за уставшие глаза. Прорастали в мозг, чтобы остаться там – не мёртвые и не живые образы сумеречной истины. Ноты подземной мелодии, призраки, выпавшие из лодки Харона. Ленты их саванов светятся из антрацитовой бездны: колышатся, колышатся холщовые белые водоросли… Белые прожилки в чёрном камне. Пустые видения спящего на краю преисподней. Пространство Великой трапеции…

* * *

Владимир Петрович не любил множество самых разных вещей и явлений. Но особенно ненавистна была ему необходимость так или иначе общаться с другими людьми. Дожив до сорока семи лет, он внутренне полностью отрёкся от себе подобных. Суетившиеся вокруг человечки казались нелепыми и бессмысленными.