Культяпый Кондрат

От Харькова уже рукой подать…

Проделав на словах путь на родину, Задуха совсем повеселел. Мальчишки глядели на него и проникались верой в его замыслы. Маленькие, бледные лица их светились, уныние Кондрат снял своей культяпкой…

Вдруг грудной женский голос внятно послышался за их спинами. С каждым словом он звучал громче и обидней:

– Вы такой разумный, такой спокойный оттого, что уже смирились. Еще минуту назад вам хотелось разметать толпу, прорубить стенку товарного вагона и влезть внутрь. Но вас сбросили на перрон, как кутенка.

И вы бессильны что-нибудь сделать, вот и философствуете.

На серой котомке из жесткой мешковины сидела молодая женщина в свежевыстиранном и даже отутюженном легком платье в синий горошек по белому полю. Лицо ее, продолговатое, с нежными впалыми щеками, было припудрено, губы чуточку подведены, волосы плотным жгутом стянуты на затылке. Она казалась не здешней, не из этой суетливой толпы, где все женщины были в поношенной одежде, с неумытыми лицами, а мужчины небриты и неряшливы.

В ее глазах была такая ясность, такое безошибочное понимание происходящего, что у Кондрата Задухи мороз пошел по лопаткам. Поразила какая-то застывшая, застарелая злость на ее лице и совсем не мигающие веки.

– Вам ничего не остается делать, – возбужденно говорила женщина, – вот вы и подбиваете бабки. Мужчина!

Другой бы обиделся, отошел в сторону и забыл о подкрашенной ведьме. Она, очевидно, не успевшей в свой вагон, как и малыши Задухи. Но Кондрат почуял неладное и надолго уставился в светло-карие с расширенными зрачками глаза женщины.

Они были, скорее, ореховые и по цвету, и по форме, очень красивые. Тонкие чистые пальцы незнакомки держали старенький мужской бумажник и шарили во всех его отделениях. Не безучастное любопытство, а обычная крестьянская чуткость взяла верх, и, когда женщина перевела дух и замолчала, Кондрат всем своим кургузым телом повернулся к ней и по-свойски спросил:

– Потеряли что-то?

– С чего вы взяли?

– Да вот выворачиваете кошелек, сердитесь.

Небольшие, чуть набрякшие, искусанные и яркие на бледном лице губы ее скривились в скорбной гримасе, и она, оглядевшись, доверительно призналась, даже вся подалась к солдату:

– Хотела вернуться к мужу…

Кондрат пересел к ней поближе, босая команда тут же переместилась и чинно уселась по обе стоны и вплотную к тетеньке.

– И не знаете, куда запропастился адрес? – улыбнулся Задуха.

– Адрес? – словно от ожога, тихо вскрикнула она. – Письмо о его гибели.