Именинница

Подошвы ботинок липнут к полу, когда Гренс приближается к женщине. Но взгляд приковывает торт, все еще не разрезанный, с пятью потушенными свечами и ломтиками зеленого марци- пана.

– Это мой торт.

– Очень красивый.

– Я сама потушила свечи.

Еще двое обнаруживаются там, куда указывает девочка. Сестра лежит на кровати в своей комнате, входное пулевое отверстие в затылке. Брат за письменным столом – дыра в виске, чуть под углом сверху.

И этот чертов звук на полную громкость. Детский канал.

Эверт Гренс выключает телевизор и словно освобождает место для проклятого запаха.

Огромная гостиная сразу кажется пустой.

Гренс опускается на черный кожаный диван, длинный и блестящий, девочку сажает на кресло. Комиссар смотрит на нее. Похоже, малышка совсем не боится, что-то напевает себе под нос.

– У тебя красивый голос.

– С днем рожденья те-ебя-я…

– Очень хорошо поешь. У тебя день рождения?

– Да.

– Пять лет? Сколько свечей на торте?

– И еще несколько дней.

– Несколько дней?

– И ночей.

Эверт Гренс озирается, старается дышать медленнее, ритмичнее.

Несколько дней и ночей – столько она живет с этим запахом.

Сейчас

Часть первая

Он никогда не любил лето.

Это неприятное ощущение, как будто что-то постоянно липнет к коже, с которым он одно время боролся, но безуспешно.

Жара.

Жизнь останавливается. Люди гуляют в шортах и слишком громко смеются.

Комиссар Эверт Гренс лежал на вельветовом диване, – давно уже однотонно коричневом, без полос, – положив голову на слишком высокий подлокотник и утопая спиной в просиженной набивке.

Из динамиков, втиснутых на полке между папками с материалами расследований, лились ласкающие слух шлягеры шестидесятых, которые Сив Мальмквист пела сегодня только для него.

Оба окна в комнате нараспашку. Двадцать семь градусов снаружи, столько же внутри – и это утром. Эверт Гренс прекратил сопротивляться, когда понял, что не одинок. Это лето изменило многих, и те, кто не проклинал погоду, обращали ненависть против людей.

Чертова жара въелась им в мозг. Заключенные бунтовали, задыхаясь в камерах. Но и вне тюремных стен все тряслось как в лихорадке. Сердца работали быстрее, нагнетая ток крови в жилах, и люди чаще, чем обычно, истязали и убивали друг друга.

Гренс расследовал убийства всю свою сознательную жизнь и работал в основном ночами, которые в это время года никогда не бывали совсем темными. А отдыхать предпочитал поздней осенью или зимой.