Стамбульская мозаика

Что-то внутри ее, что не было императрицей, позорно дрожало и кричало – беги, не медли, быстрее, но она продолжала идти чинно, высоко подняв голову с сияющим драгоценными камнями венцом.

Императрицы не бегут.

Перед залом Совета не было стражи – все воины дворца были там, на Ипподроме, пытались сдержать натиск восставших.

Достойные мужи империи не заметили, как открылась дверь и в зал вошла женщина – они были заняты оживленным спором.

– Верность наших телохранителей была ненадежна, число войск в столице недостаточно для подавления мятежа, – рапортовал Юстиниану полководец Велисарий, – Мы не сможем сдержать восстание, нужно уходить.

– Я не согласен! – выкрикнул со своим неизбывным акцентом варвар Мунд, высокий мужчина с проседью и перебитым носом, – мы должны бороться за империю!

Его голос потонул в начавшемся гаме, советники наперебой единогласно кричали – уходить!

– Мы не справимся! – орал во все горло Нарсес, ощупывая одной рукой спрятанный под туникой кошель с деньгами, что прихватил из казны на всякий случай.

– Нас всех перебьют!

Юстиниан сидел, уронив голову на руки. Несмотря на доспехи, он казался маленьким и жалким – дрожащие плечи, ссутулившаяся спина, было видно, как трясется его безволосый подбородок.

Потомок славных базилевсов был в отчаянии, и Феодора про себя подивилась – надо же, какими жалкими делают даже самых достойных людей страх и паника.

Он поднял голову, с удивлением обнаружив рядом с собой жену.

Она положила руку на его плечо, тихонько сжала его, после чего отошла и обвела взглядом все еще шумно спорящих меж собой мужей.

Один за другим они замолкали, под спокойным гордым взглядом императрицы стихали голоса.

Феодора ждала.

Она знала, что важные вещи ни на сцене, ни в жизни, нельзя кричать.

Их говорят уверенно – и тихо.

В звенящей тишине зала раздался спокойный голос:

– Сейчас, я думаю, не время рассуждать, пристойно ли женщине проявить смелость перед мужчинами и выступить перед оробевшими с юношеской отвагой, – Феодора посмотрела на каждого из советников императора, удостоверилась, что завладела их вниманием, выдержала паузу. – Тем, у кого дела находятся в величайшей опасности, ничего не остается другого, как только устроить их лучшим образом. По-моему, бегство, даже если когда-либо и приносило спасение и, возможно, принесет его сейчас, недостойно. Тот, кто появился на свет, не может не умереть, но тому, кто однажды царствовал, быть беглецом невыносимо.