Кинокефал

Я резко схватил одной рукой кобеля за загривок, а другой – прижав его длинную морду к низу, вцепился ему в ухо. Рык сменился взвизгом. Шарорт рванулся и отпрянул от меня. Берта, почувствовав боль собрата, прекратила скалиться и гулко рыча, ретировалась следом.

«Когда дело пахнет паленым, женская натура всегда едина».

Сплюнув в платок (в зубах застрял изрядный клок собачьей шерсти), повторил свой рык. На этот раз желание моё было услышано – Шарорт обиженно заковылял в гостиную. Следом поплелась и Берта, прожигая меня углями глаз. Я тут же захлопнул за ними дверь.

Рейн снял цилиндр и промокнул лоб платком.

– Какие милые создания! Вот что значит не есть сутки напролет.

– Их кормит Ребель – друг отца. На следующей неделе он, кстати, обещал их забрать.

– Наверное, мило иметь заряженные огнестрелы на лапках, никто не сунется!

– Наверное… – хмыкнул я, ступая на лестницу. Рейн поспешно ринулся за мной. Перспектива остаться наедине с дверью, за которой грозно завывали, его явно не грела.

Поднявшись, я затворил за нами и поднял распластанный на проходе альбом.

– Наливай, Рейн, в бокалы… – тут вспомнил, что видел питьевые сосуды лишь внизу, в гостиной, где пребывали чёртовы фурии, смотреть на которых стало особенно противно. Я распахнул пару шкафов, одиноко стоящих по углам окна, но обнаружил там лишь книги.

– К черту бокалы, обойдемся без них, – заключил я, захлопнув шкафы обратно. Рейн пожал плечами и протянул мне открытую бутыль. Отхлебнув, я протянул ему обратно. Мы одновременно бухнулись в кресла друг напротив друга. Шлёпнув злосчастным альбомом по столу, я обхватил голову руками. Гнев ещё сжимал горло.

– Знаешь, есть в наших жизнях некие неоспоримые ценности. Они могут быть вещами материальными или нематериальными, поступками или же качествами, да и вообще, могут иметь облик всего вышеперечисленного.

С каждой фразой глотку теребило сильней, пришлось остановиться и прокашляться. Рейн передал вино. Промочив горло, я вернулся к мысли.

– И ценности эти – очень зависимая штука, верней, мы от неё сильно зависим… Вот так меня с самого детства приучали к незыблемости рода, к «чистоте» крови и бла-бла, помнишь такое?

– Как не помнить, – грустно улыбнулся Рейн. – Как не помнить мальчишке-гезелю, которому драли уши за каждое посещение юного юнкера. Наше общение было запретно, и тогда мне пришло понимание глупости делений, классовых предрассудков.

Я уставил свой взор в пол.