Моя ойкумена. Том второй. Поэмы

В древнем поле ожерелье из колец —

Всё курганы, всё курганы, всё курганы —

Тлен лишайника на серых валунах,

Да обглоданные ветром истуканы,

Да кочевник, что, привстав на стременах,

Долго смотрит за промчавшейся машиной…

А отвалится копыто у коня,

До пришествия Христова недвижимо

Пролежит…

И только жёлтая стерня

Стрелки пустит сквозь отверстья гвоздевые…

Старым трактом вдоль по Чуе полетим!

Пусть замкнут дозор хребты сторожевые.

Неба клок.

И ясный месяц-нелюдим.

III

Возле Чуи вечеруя и ночуя,

Буду слушать чужепамятную речь.

Шум воды.

И в этом шуме различу я

Путь души моей, что долог бесконеч…

Но…

но снова ворожит душа о тяжком

Часе!

Память, словно пламя, ожила.

И долина, словно выпитая чашка —

С каплей терпкого кумыса пиала.

Калбак-Таш, висячий камень в переводе,

Ты мне прошлое беспошлинно отдашь,

Ты такое помнишь о земном народе,

Что никто не знает верно, Калбак-Таш.

Как ушёл ледник, как вытаяло Слово,

Потекло по милой Азии тепло,

Вместо тёмного, кудлатого и злого

Светозарное сияние взошло,

Вместо мамонта – олень богоподобный,

Вместо сумрака – полуденный полёт.

Из пещер на белый свет послепотопный

Выходил немногочисленный народ.

Слышу, слышу как шумит поток зелёный,

Как грохочет в горле талая вода,

Человек по белу свету расселённый,

Эй, куда от счастья кинулся, куда?!

Луговые обнажилися террасы,

Потекли по ним весёлые стада,

Племена не разделённые на классы

Стали по миру бродить туда-сюда.

Калбак-Таш, отдохновенье у дороги,

Тишина, душе уже ни до чего,

Сколь языков, это знают только боги,

Брали воду у подножья твоего.

IV

Тишина здесь непонятная такая,

Шум порога тише этой тишины,

Камни живы, слышу в посвистке сурка я

Заунывное звучание струны.

Камни дышат, и наскальные рисунки,

Словно звёздный повторяя гороскоп,

Подставляют солнцу холмики и лунки,

Луч ловя то по касательной, то в лоб.

От волков-собак уносятся олени,

Козы скачут по отвесной крутизне,

И скрипят телеги всех переселений,

И мычат волы в удушливом ремне

И в ярме тяжёлом выйдя к водопою.

Воины стали на суровую тропу.

Остальной народ нестройною толпою

Тащит странствие земное на горбу.

Действо это не кончается поныне

И не кончится, наверно, никогда.

Я один в небесно-каменной пустыне,

Там внизу шумит, шумит, шумит вода.