Эпоха молчания

Место, куда допускались лишь проверенные люди, только элита, те, кому полностью доверяли.

Но, по сути, военные охраняли даже не знание, а одну конкретную комнату – кабинет главного министра, за дверьми которого вершились судьбы всего остального выжившего мира. Ни одна непосвященная душа не должна была знать, что там происходит. В первую очередь потому, что речевые ограничения законодательно действовали на все слои населения. На молчунов, естественно, на ограниченных (тех, кому выделялось определенное количество слов в месяц) и даже на политиков. Конечно же, последних это вообще никак не касалось. Но люди должны были оставаться уверенны, что даже голоса, стоящие у власти, тщательно думали перед тем, как что-то сказать. Однако здесь, за толстыми бетонными стенами рамки стирались, датчики выключились, и за количеством слов никто не следил.

В тихом погруженном практически в кромешную тишину мире этот кабинет был оплотом крайне искаженной свободы. Но лишь для тех, кто строил этот мир таким, какой он есть. Власть чувствовала себя здесь в безопасности, во вседозволенности, эти люди творили, что хотели. И именно это осознание давало им сил и фантазии изобретать все новые и новые ограничения. Они будто бы были не внутри, а как бы со стороны наблюдали за тем, как все остальные корчатся и мучаются, определенно получая от увиденного огромное наслаждение.

*

За окном, обрамленным толстой дубовой рамой, моросил мерзкий октябрьский дождь. Угнетающий, промозглый, забирающийся под любую одежду ветер разгуливал по серым улицам. Солнце скрылось за тучами две недели назад и с тех пор ни разу не показалось. Людей это удручало. Впрочем, как и любое другое время года.

Казалось, что раньше все было по-другому, но теперь почему-то изменилось. Осень наступала одним днем и была слишком уж холодной. Зимние морозы и того хуже. Снег будто специально падал на землю огромными кучами и был сразу серого цвета. Весной не пели птицы, и даже в солнечные погожие дни слякоть настолько разливалась по усталым улицам, что радости от тепла и света не было все равно. А потом наступало лето, парящее, душное, невыносимое, прожигающее головы до самого мозга и тоже почему-то серое. Получался такой черно-белый мир, в котором жить не хотелось никогда.

Главный министр прервал оцепенение, наконец отвернулся от окна и посмотрел на собравшихся вокруг огромного овального стола людей.