Привокзальная, 1

Облегчение начиналось только после длинной железной латки, пересекавшей самый конец моста: я вдыхала полной грудью и в два-три прыжка оказывалась у спасительных ступеней, ведущих вниз. А там уже опрометью, судорожно перескакивая ступеньки, бежала быстрее на землю.

У Сергеевых, в их доме с анфиладой комнат и часами, которые время от времени суровым баритоном напоминали, что мне придется возвращаться – наевшись пирогов и прижав к сердцу очередную игрушку, при этом так и не расколовшись, что я знаю, какие они плохие люди, к вечеру я начинала тосковать и просила, чтобы меня оставили здесь – так не хотелось опять проходить по этому мосту вражды.

А потом отвечать на ревнивые и презрительные бабулины вопросы.

Ноль внимания, фунт презрения

– А ты – не как все! Главное – не как все! – внушала мама. – Кто там что говорит? А мы на них – ноль внимания, фунт презрения!

Весной огромное пространство между домами, гаражами, сараями и кочегаркой заливает талая вода пополам со снежным крошевом. В центре этой безбрежной лужи с дном изо льда одиноко торчит «коробка» – стадион нашего квартала.

Площадка, огороженная дощатым зелёным забором. Но лужа столь велика, что захватывает и стадион, и место остановки мусорной машины, и бавгашевские качели у двора Расула Джанканова, и все подходы к подъезду Бабкиных (это тех, которые собак подкармливают). Стоять в центре такой лужищи, чувствуя, как серая масса, колышась от моих движений, чуть-чуть не доходит до края сапог и приятно холодит ноги – верх блаженства. Массой можно управлять, регулируя её движение мелким топтанием на месте или чуть ощутимым шевелением носка ноги. Масса хлюпает, отливает жемчужно-серым и рыбьей чешуей. Я забрызгана, волосы висят из-под шапки, а сама шапка съехала набок…

– Вот, не будешь слушаться – такой же станешь! – в меня тычет пальцем мама девочки-ровесницы. Аккуратненькие мама с дочкой правдами-неправдами пробираются через «это стихийное бедствие».

Сказать, что я счастлива – этого мало. Меня распирает от гордости.

Столько лет прошло, а до сих пор приятно.

Сараи

Вечер звёздный, зимний, и «коробка» вся забита катающимися, и надо держаться у стеночки и следить, когда подъедут хулиганы, чтобы успеть схватиться за забор и не дать себя сшибить. И катаешься, падаешь, встаешь, а гамаши уже в толстой корке льда, и шерсть на шапке в ледяной броне, и васильковые, бабулей вязаные варежки мороз приварил к меху на рукавах пальто. А нос красный, и голова дурная совсем.