Старухи

– Филипповна, слышь? Про тебя говорят! – гаркнул Сергеич в ухо старухе в очках на резинке, которая в течение всего разговора продолжала читать, шевеля губами и не обращая внимания на гостей, и только теперь, после окрика Сергеича, приподняла голову.

– А-а-а? – пробасила Филипповна.

– Что читаешь? – рявкнул Сергеич.

Филипповна посмотрела на обложку и, проведя пальцами по названию, прочла его вслух:

– «Сестра Кер-ри».

– Ишь, тоже «Сестру Керри» взяла.

А ты читала? Мне очень понравилось! – негромко сообщила одна из старух другой, а потом добавила, уже громче, для гостей:

– Марья Филипповна у нас Фадеева больше всех любит!

– Да-а-а! По мне, так Фадеев как раз самый луччий! – изрекла напоследок Филипповна и снова опустила голову к открытой книге.

Тем временем Татьяна Ивановна посмотрела на часы и объявила, что пришло наконец время обеденного перерыва.

Все присутствовавшие, кроме Филипповны, направились из библиотеки, минуя кладбище, в церковь. Татьяна Ивановна отперла тяжёлый амбарный замок и со скрипом открыла массивную дверь. Свет внутрь проникал только из дверного проёма: окна были забиты досками.

– Это вот Владимир Сергеевич с Димой, правнуком Клавдии Ивановны, позапрошлым летом окна перекрыли и полы настелили. Но, конечно же, это полумера: нужна полная реставрация и здания самого, и фресок, – важно произнесла Татьяна Ивановна, а затем, как бы невзначай, добавила: – Кстати, в основу большинства изображений положены гравюры Доре.

Кто-то из москвичей достал фонарик и посветил на довольно хорошо сохранившиеся изображения на стенах. Марину больше всего впечатлила грустная Богородица, держащая белую пелёночку разведенными в стороны руками. Олег стал делать фотографии.

Воцарилась тишина, которую через несколько минут прервала Татьяна Ивановна:

– Кстати, раз уж у нас разговор такой зашёл, вы не могли бы там у себя в Москве как-нибудь посодействовать пополнению наших фондов? Ведь тринадцать лет уже фонды не пополняются! Честно говоря, в ближайшие год-два нам здесь уже совсем нечего читать будет! – в голосе Татьяны Ивановны послышалась нотка отчаяния.