Потустраничье

Наши купцы дважды в сезон спускаются по тайной тропе, через ущелье, в Торговый Стан. Их побаиваются, но товар у нас безупречный, и о ценах спорить не принято. Нигде больше не выделывают таких тонких шкур, не ткут таких прочных тканей, пропитанных смоляной смесью – хоть палатку шей, хоть кибитку покрывай, никакой дождь не страшен; нигде не лепят такой чудной посуды, не готовят таких сочных окороков и не коптят такой рыбы. Ты спрашиваешь, почему же мы бедствовали? Две причины тому, моя ласка. Первая в том, что наш городок очень мал.

Вторая в том, что Лес не давал больше, чем считал нужным. Неважно, что думали жители. Лес был нашей властью, кто будет спорить с Лесом? Мы и без того платили ему немалую дань…

Да, моя ласка. Раз в сезон непременно кто-нибудь пропадал. Иногда их пытались искать. Но Лес не хранит следов тех, кого призывает. Старики говорят, наши предки умели говорить с Лесом, совершали обряды, и Лес был рад им и не забирал людей. Только кто их помнит, те обряды? Правду сказать, моя ласка, мало кто нынче задумывается даже о том, что Лес – живой и священный.

О вьештицах, ведавших голос священного Леса, только и вспоминают, чтобы обругать сварливую жену да рассказать страшную сказку…

Вот где я родился, моя ласка. Обычный ребёнок обычных жителей затерянного в Лесу городка. Чем я жил? Да тем же, чем живут все мальцы. Сначала носился по улицам без дела и почти без присмотра. Лазал за кедровыми шишками, обдирая в кровь ступни и колени да вымазываясь в смоле так, что мать хлестала по спине тугим плетёным поясом.

Как стал покрепче, отец попробовал взять меня на охоту. Наверное, это был первый раз, когда он заподозрил, что со мной что-то не так. Руки мои были уже привычны к луку, хоть и детскому, но вполне способному пробить шкурку зайца или ягнёнка. Только руки эти отказались подниматься. Отец разозлился, надавал затрещин. Что ж, я попытался натянуть тетиву. Она лопнула, изрезав мне пальцы и щёку. С тем и привёл меня отец домой, позоря по пути перед каждым встречным. Мать отвела к лекарю, а после, дома, ещё нахлестала пояском – за лишние траты.

Немного погодя отец отослал меня в рыболовецкую артель. Хуже было разве что в пастухи. В артели трудились самые никчёмные – пьянь, немощные старики да полоумные. Впрочем, я быстро наловчился удить крупную рыбу, а чуть погодя мне стали доверять пригляд за коптильней, ещё чуть позже – и вовсе самому коптить. Получалось хорошо. Но уважения ко мне не вернуло. Подумав, отец отправил меня в учение к горшечнику.