Американо

Перебиться бы сегодня, а завтра будет видно. Достав из брюк пачку сигарет, он вставил сигарету между зубов и застыл, отдаваясь всецело боли в желудке – она предвосхищала первую смоляную затяжку, разъедая стенки желудка кислотой. Огонь в твоих глазах, Луизиана, я буду греться у него, когда останусь наг. Зажигалки в брюках не оказалось. Оно и ни к черту, решил он. Приподнявшись, он выпрямился в полный рост, убрал сигарету обратно и вернулся к процессу бритья, принимая боль в желудке как философ, как поэт, как страдающий ангел с пустым ликом святого, отдалившимся от самого себя куда-то вовне.

Вялотекущие мысли о предстоящем дне, о завтраке, о алкоголе. Он задолжал вчера Крису десятку – и теперь надеялся, что тот не появится в баре. Но Крис, сукин сын, конечно же появится. Такие, как он, не забывают долгов. Сутулая крыса, вонючий падальщик. Он сплюнул густую слюну и сбрил последние остатки щетины. Из шкафчика достал полупустой стакан со старым пивом, окунул туда два пальца, растер пиво по ладоням и уложил сальные волосы, отяжелевшие и блестящие, а теперь и липкие, пахнущие перхотью и кислым, перестоявшим пивом. Малышка Дженни заметит, что я побрился, думал он. Женщины любят ухоженных мужчин, а я – люблю красивых женщин. Ух-х, Мэри, где это на всем Юге видывали такие спелые персики? И где, боже мой, найти ключ от амбара, чтобы вкусить их нектар?..

Два яйца скворчали на сковороде, пока Томас Мэнн, выдыхая облака дыма из своих легких, следил за туркой с кофе.

Его дом находился возле железнодорожных путей, так что каждый раз, когда мимо проезжал состав, он затыкал уши – стук колес о рельсы колокольным эхом отзывался в его голове, дробя болезненное сознание и сотрясая пустые склянки его образов, тарелки с прогорклым жиром смутных, обращённых на самих себя мыслей, косую столешницу его рефлексии. Некуда податься – это когда ты даже Богу не нужен. От коптящегося, сдавленного окурка между его пальцев исходила тонкая струйка дыма. Его неясный взгляд уходил в приоткрытое окно, в тошнотный утренний свет, такой же ленивый и надломленный, как пробуждение в холодной постели. Ему не станет легче, пока он не выпьет, а когда он выпьет, ему будет уже все равно. Эта жизнь – черт бы ее побрал; она как ком в горле, как набитое ватой сознание, как тоскливый стон пьяницы, тянущегося к пустой бутылке на ледяном остервенелом рассвете, в обнажении своего безумия, удушливого и тяжелого, как океанское дно.