Тоже мне новости

«Что содержится в намеках на усталый…»

Что содержится в намеках на усталый

пепел жизни

на листву, что отжелтела,

на твое утраченное тело,

на хаос звуков?

Что содержится в намеках на прощанье?

Не прощенье ль?

На прощанье шаль с каймою ты стяни

потщательней.

Каждодневная тщета и парад побед.

Не понимая устрашающего топота совестливых

вздохов и охов, я ахаю и ухаю вместе

с совами звуков.

На небе голубом прорезался звоночек

запоздалой весны и сразу оттаяли

так долго замороженные наплеватель —

ские слова и чувства.

Неужели можно без намеков аукаться с

прощаньем?

И выдуманная тревога больше не волнует

сердце?

Пуст город. В глубине его открылось

столько всякого.

Понурые толпы «в костюмах, сметанных

со вкусом дурного сна», – сказал

Рембо – бредут от кладбища и

демонстрируют благополучье

налаженной обильно смазанной жизни.

Сорокалетний поэт с дочерью в окно такси

глядят на них и едут на вокзал

встречать его мать.

А по пути Москва раскинула свои дома.

В апрельском солнце она спокойна

и пустынна по вокресному.

Где ж здесь поэзия?

А надо ли поэзии, когда мы громоздимся

пятнами любви на освещенных солнцем

стенах города, когда

мы гривами волос вздымаемся к исходу

неба в солнце, когда

на нас печати серой седины и оспины и

пересохшие русла морщин разоблачи —

тельно рассказывают всем прохожим

о милости в нас прожитых годов?

Когда ты так украшен пляской лет,

кто станет спорить: в мире Рим творящем

одно лишь прошлое способно сплыть на нет

и стать по настоящему незряшным,

и можно ли подолгу быть незрячим,

когда в свой срок весна, блюдя завет,

но все-таки подобная удаче

на города обрушивает свет?

А потому пора прощанья настает,

прощанья с тем, что будет нашим прошлым,

дворцом нерукотворным и законом

непреложным.

На каждомй клумбе черная весна гниет.

Она – торжественный круговорот

того, с чем согласиться мы не можем.

У болота согнувшись стоит поводырь

хаоса звуков.

Гнусно пахнет с болота.

Но ему в этом запахе воля и небо весны

ясны.

У коряжистых пней не просохла земля.

Кой-где снег.

Но ему в этой сырости обнаженное тело

любви явлено,

и даже ростки – соски женщины, растираемые

обезумевшим языком.

Крик прощанья, нелепый заливистый крик —

ключ ко многим хранящимся тщательно

тайнам.