Семейство Тальниковых

Наступила наша очередь, и я от тяжелого впечатления дрожала вся и рыдала, целуя в последний раз бабушку. За нами последовали с постными лицами родственники и посторонние, за ними прислуга. Вдруг наступило молчание, никто уже не подходил прощаться, но как будто невольно медлили накрыть гроб. Священник спросил: «Все ли простились с усопшей?» Ответа не было, и он сделал рукою знак. Когда наложили крышку на гроб, мне сделалось так тяжело и душно за бабушку, как будто меня заколачивают вместе с ней, – и первый удар молотка до того потряс меня, что я закрыла руками лицо и заплакала.

Не знаю, долго ли я плакала, но меня вывел из этого состояния брат, который толкнул меня и сказал:

– Наташа, беги скорей в карету, а то опоздаешь, останешься одна дома!

Испуганная, я побежала за ним из комнаты.

Медленный поезд за гробом закачал меня, и я очень сладко заснула. Когда же нас высадили из кареты, я тотчас побежала в поле, которое увидела теперь в первый раз в жизни. Я собирала цветы и разные мелкие травки, бегала за бабочками и даже одну поймала, что доставило мне неописанную радость; потом я сжалилась над ней и дала ей свободу лететь, но бедная бабочка тоскливо била крыльями и вертелась у меня на руке, – тут только я заметила, что по неосторожности сломала ей одно крылышко… Я готова была плакать, как вдруг услышала пение, которое напомнило мне, где я и зачем я здесь.

Я бросила бабочку и, как стрела, пустилась навстречу пению. Запыхавшись, я примкнула к шествию, и мы вошли в сад с каменными куклами, как мне тогда показалось. Процессия остановилась у приготовленной могилы. Мне бросился в глаза червяк, длинный, предлинный, который вертелся с необыкновенной быстротой на взрытой земле. Я начала вглядываться и увидела множество червей, которые отчаянными усилиями старались выползти из земли, чтоб вновь с быстротой в нее же скрыться. Вдруг меня кто-то дернул за платье, я обернулась и увидела двух безобразных, морщинистых старух в черных салопах странного фасону и в черных платках.

– Кого это хоронят, из ваших, что ли?

– Да, это мою бабушку хоронят.

– А которая ваша маменька, полная или худая?

– Нет, полная.

– Ах, она, моя голубушка! Как хорошо плачет! Что ж, это ее мать умерла?

– Нет, та бабушка жива.

– Так это она, моя родная, плачет о чужой матери?

– Как о чужой? Она бабушка.

– Так вот она этой худой-то мать?

– Да, это наша тетенька.

– А кто ваш отец?

– Мой отец? – И я приостановилась.