Планета в клетке

Не то, чтобы мы жаждали гражданской стыдливости, война уже приучила наши кроткие мужские души к быстроразвивающимся романам в стиле новой литературной звезды, чьи тоненькие книжки в гнущихся блестящих переплётах многим в ожидании боевого вылета заменяли в последние два года всё, – но… мы смутились. Уж больно красивы и интеллигентны были эти молодые женщины. Словом, мы плохо себя ценили, наши самооценки, видать, заметно остыли, как термометры симулянтов при виде главного психоредактора.

Старшая рассмеялась – она ощутила наше беспокойство – и смех вышел из уст подбадривающим мелодичным звуком.

– Просто нам нужно рассмотреть наши носики в маленькие зеркала. – Она поднялась, шурша бесконечной юбкой. В складках тускло-оранжевого шёлка, растекаясь, отразились огни свечей.

Светлая тоже медленно вытянула из-за стола серый шлейф и с ним выросла над мерцающими ломтями жёлтого сыра и опустевшими фиолетовыми бутылками вся – небольшая, но длинная, и ручки повисли, выпустив ткань.

Нас выставили. За похожим на полурастаявший кусок масла порогом праздничный дух ночи и перемирия вогнал в наши лёгкие веселье.

Набережная и сплочённые группки прохожих увлекли нас прочь от закусочной, к кораблям.

Корабли действительно того стоили.

Гавань, приподнятая над штилевым сизым океаном, загнанным в бухту с узкой горловиной, как дух в амфору, ласково укачивала их с полдюжины. Округлые в виде семейного торта, опоясанные галереей жирного сливового крема преобразовательных грозовых секций каждый, с увенчанными опознавательным штандартом верхушечками, они так и светились в ночном небе, осевшем под тяжестью огромных, в кулак моего товарища, звёздами и хвостами наглых комет.

– Хороши. – С необъяснимой тоской высказался медведь.

Я смолчал, не пытаясь выяснить, говорит ли он о предметах неодушевлённых. Когда мы вернулись, знакомых наших след простыл, а кельнер, чей вид напомнил мне, что хомяки не должны носить смокинги, пояснил довольно хмуро, что дамы уже расплатились по счёту наполовину.

– Ах, ну вот ещё.

 – Расстроился медведь и попытался всучить кельнеру такие чаевые, что их хватило бы на весь чай в южном полушарии, если пить умеренно.

Я успокоил его чувствительную душу, как мог, и мы разошлись по комнатам, прихватив по бутылке. Я постоял перед своей дверью и, кивнув собственным мыслям – они у меня случаются – водворился в апартаменте.

Угнездившись на краешке кровати и не спеша избавляться от шнуровки, я ждал. Бутылка, как пёс, грелась у моей щиколотки.