Не все – быдло!

Ну, а голод… Молодежь 30-х была готова к любым испытаниям после тех памятных четырёх лет: с 1941 по 1945 годов. «Дети войны» ценили время; каждый день, жизнь, отвоёванные у фашистов.

А уж 9 Мая- самый главный праздник нашего народа, для всех поколений, День Победы над фашизмом-как его чтили!…

Начиная с Первомайских, почти до конца месяца старались по-особому накрыть стол, правда если чем было; и без того скудные кошельки вытряхивались до последнего гроша, чтобы достойно поднять чарку и важно глянув на друг друга, сказать с придыхом:

– «За наших!»

Май был благим…

Для всего Советского народа он победоносно распахнул миллионы дверей бесплатных детсадов, здравниц, школ, больниц, ВУЗОВ.

Дал рабочие места каждому – и женщинам, и мужчинам. И те, кто хотел перемен к лучшей жизни, с жадностью постигали необходимые для профессии азы, уворованные проклятой войной, росли духовно и материально, – все были равны!

Или, – почти – равны… но всё же.

Чувствовалась поддержка Государства; если уж тебя направляли куда-то, – обеспечение жильем и работой, -обычное дело.

Хохлы, гутарившие между собой, делились планами; кто на кого учиться будет, что из кого получится. Их споры не утихали, они обсуждали, как же там, вернее, уже тут, на Севере?

«-Говорят, шо здесь – белые ночи… А як же спать будемо, товарыши? Или, к примеру, ежели белые медведи переберутся из Архангельска, -шо робить будемо?» -хохот не умолкал.

Может от того, что хохлы вообще-неунывающий народ. А может, – от ожидания чего-то нового в жизни, и обязательно-хорошего, ведь шёл особый месяц – май!…

Обед. В тесных вагонах накрывали столы.

Забрякали котелки, кастрюльки, застучали ложки. Запахло самосадом-табачком. Кто-то уже зашелся в кашле; это ж вам не какой-нибудь «Беломор»!

Внезапно наступает тишина, да такая, что слышно бульканье солдатской фляжки, а потом, – дружное мужское – «За наших!»

***

– За наших! – двое из приезжих хохлов, уже почти «обрусевших» за год, что прожили в районе Котласа, обедали в буфете, у вокзала.

Они подняли по граненому стакану. Меньше не пили, – позор как мужчине. Ну, а больше, – это что позволял карман.

«Пшеничная «водка ухнула по вискам, разливаясь блаженно и горячо по нутру. Тот, что по старше, с сединой, и вещмешком за плечами (попробуй, поставь на пол, и можешь забыть, про него), достал цигарку.